Страница 9 из 78
— Чего разоряешься, Семенцов?
— Да вот, товарищ командир, брезент спёрли. Прошляпила охрана.
Брезент? Это серьёзно. Даже слишком. Чехол от танка — это, почитай, крыша для экипажа. И укрыться от дождя, если что. И заночевать. Даже зимой. Подъезжаешь к воронке, разжигаешь на дне костёр. Потом, когда прогорит, выкидываешь золу и мусор, стелешь брезент на землю, накрываешься, наезжаешь танком на края. А сам внутрь. И в лютые морозы переночевать можно. Так что, дело серьёзное. Ребятам крупно не повезло, и с часовых не спросишь, поскольку охраняли нас стрелки НКПС, а не свои. Бардак, одним словом. Ладно. Найдём ещё. До первого боя, как я понял, недолго, а после него будут и чехлы, и много чего ещё… Моторы нашей разнокалиберной колонны уже ревут. Торопливо разбираемся по машинам и трогаемся. Я примащиваюсь на левой башенке, а поскольку мой танк головной — рядом садится капитан, сопровождающий нас до места базирования. В одном строю идут машины всех видов и типов. Несколько пушечных «Т-26», мой «два-восемь», одновременно являющийся и самым большим, и самым тяжёлым в колонне. Суетливо перебирают узкими траками «Т-38Ш» и «Т-60». Пыхтит дымами из выхлопных труб английская «Матильда». Вот именно эта «дама» и внушает мне самые большие опасения, поскольку ход у неё, мягко скажем, неприспособлен для русской зимы. То лёд между фальшбортами набьётся, то соляр отечественный заморские «лейланды» кушать не желают. Чует моё сердце, что ещё хлебнём мы с ней…
К моему собственному удивлению добираемся до отведённой нам на постой деревеньки без поломок и происшествий. Там короткий отдых и ужин, в быстро сгущающемся сумраке раннего зимнего вечера. Но мне, как всегда, не везёт. Срочно вызывают в штаб, чтобы поставить задачу сводному батальону. В принципе, работа привычная: ударить, прорвать, обеспечить. Но когда я вглядываюсь в карту — у меня холодеет сердце: наступать нам надо по абсолютно открытой местности, да ещё через широкий замёрзший Волхов. Если немцы не дураки, а они таковыми являются только в пропаганде комиссаров, убеждался не раз, то просто подтянут артиллерию и размолотят лёд прямо перед нами. И ку-ку. Тридцать две тонны веса требуют для прохода около семидесяти пяти сантиметров льда. Если меньше — плавать мне железно. А в такой воде — пять минут, и всё. Сосулька…
— А лёд испытывали?
— Вы что-то спросили, товарищ майор?
— Да. Меня интересует толщина ледяного покрова на реке Волхов. Её кто-нибудь проверял?
Высовывается какой-то очередной политрук:
— Вы что, товарищ Столяров, подвергаете сомнению мудрость Партии и товарища Сталина, приказавшего освободить Ленинград?
Шитая звезда на рукаве гимнастёрки действует на меня словно тряпка на быка.
— Мудрость наших руководителей, к сожалению, низводиться до глупости тупостью подхалимов и бездарей, проникших на высокие посты.
Гробовая тишина. На меня смотрят, словно на покойника. Ой, батя, ведь говорил же сколько раз — выслушай, поддакни, и сделай по-своему.
— Арестовать предателя!
— Заткнись, комиссар! Дело майор говорит. Это, кстати, вашему полку приказано было сделать, товарищ полковой комиссар. И вообще, мне непонятно, а где командир бригады полковник Шишлов? Что вы здесь делаете вместо него?
Мать! Ни фига себе! Это же сам Соколов! Насколько я знаю, других генерал-лейтенантов поблизости нет.
— Так вот, товарищи командиры. Я тоже хочу услышать насчёт Волхова и прочего. Например, где сейчас находится артиллерия? Где танки? Сколько у нас боеприпасов?
Гробовая тишина. Делать нечего.
— Товарищ генерал-лейтенант, командир отдельного танкового батальона майор Столяров. Личный состав и материальная часть находятся в деревне Папопоротно. Готовятся к бою.
— Так… А остальные?
Называют точное местоположение своих частей, кажется трое или четверо из присутствующих. Остальные отделываются общими фразами, вроде — в десяти километрах от станции, в том лесочке, что за пригорочком с кривой сосной, и тому подобной ахинеей. Командующий армией медленно багровеет, а потом срывается:
— Завтра, седьмого, наступать, мать вашу! Вы командиры или нет, в конце концов?! Как же вы воевать будете?!! У вас же жизни людские в руках! Или думаете, что русские бабы ещё солдат нарожают?! От кого рожать то будут? От вас что ли, сволочей?!
… Завещание заканчивается очень быстро. Все обескуражены вспышкой начальственного гнева и спешат побыстрее убраться, получив указания. Возвращаюсь и я. Первым делом проверяю технику. Здесь всё нормально. Топливо заправлено. Боеприпасы загружены. Народ накормлен, уже спит. Собираю командиров, объясняю всем поставленную нам задачу. Подчинённые молча отмечают карты, настроение ниже среднего. И так всё понятно. Кто-то наверху себе награду повесит, а нас — похоронят…
— Вы это, ребята, на рожон не лезьте. Держите дистанцию между машинами. И идите с открытыми люками. Если что — сразу всё бросайте, и назад. Я пехоту попрошу, чтобы костры развели. Так что, если искупаетесь, то сразу греться. Ясно?
— Так точно, товарищ командир…
На этом заканчиваем, надо же и нам перед боем отдохнуть.
Утром мороз неожиданно крепчает, поэтому с запуском двигателей пришлось повозиться. На исходный рубеж прибываем с опозданием на пять часов. И не все. Ленд-лизовское «чудо» вообще не смогли запустить, ребята сейчас жгут костры под днищем, надеясь разогреть масло в картерах сдвоенных автомобильных дизелей. А пехоты нет. Многочисленные следы ведут на Запад. Ушли. Твою ж мать! По рации же говорил, подождите немного, нагоним вас. Нет, на подвиги потянуло.
— Батальон! Вперёд!
Медленно, километров десять — двенадцать в час ползём по глубокому снегу. «Двадцать шестой» сразу вязнет. Но нет, выкарабкивается. Приказываю ему держаться сзади меня. Постепенно и остальные танки выстраиваются колонной. Мой танк прибивает глубокий снег так, что более лёгкие машины идут следом, словно по летней трассе. Через три километра добираемся до места первого боя нашей и немецкой пехоты. Сколько видит глаз, всюду на поле разбросаны тела наших бойцов. Между ними ходит несколько фигур. Возле одной из них тормозим.