Ни шагу назад!

— Так точно, товарищ генерал. Жаль.

Генерал спохватывается — ещё бы! Ведь награждать ещё очень многих. Да и суетящийся кинооператор тоже заставляет нервничать. Он подмигивает мне:

— Ещё поговорим, майор.

— Служу трудовому народу!

Чёткий, даже щегольский поворот, строевой шаг. Своё место в строю. Награждают остальных… Невысокий сержант Яков Павлов. Квадратное крестьянское лицо Ивана Зайцева…

… Пятнадцатое октября. Немцы прорвались к Волге. Наши боевые порядки рассечены надвое. И сейчас они лезут, словно осатаневшие прямо на нас…

…Пулемёт дожёвывает остаток ленты и умолкает. Но своё дело он сделал: небольшой участок перед нами завален трупами. Прямо передо мной плюхается шипящая колотушка немецкой гранаты. Я успеваю протянуть руку и отправить её назад. К фрицам. Искрами взметается разрыв. А через мгновение слышны вопли и стоны. Удачно! Над головой противно взвизгивают пули. Это не страшно. Как говорится, ту, которая тебя убьёт — не услышишь! Сбоку кто-то стреляет из «ППШ». Его характерный звук ни с чем не спутаешь. И тут же с воем рядом взметается полоса жирного грязного пламени. Это подошли огнемётчики фашистов. Ах, ты же! Верная «фенька» летит туда, откуда торчит раструб с пляшущим огоньком на сопле. Взрыв! И сгусток огня выплёскивается наружу из подъезда полуразрушенного дома. Из оконного проёма вываливается корчащаяся в объятиях пламени фигура. Всё вокруг горит… Внезапно, прямо на меня, прыгает неизвестно как подкравшаяся фигура с кинжалом в руке. Едва успеваю выдернуть «люгер» и спустить курок. Немец падает. В его лбу возникает круглое отверстие, из которого толчками выплёскивается кровь. Надо отходить, но куда?! Лихорадочно осматриваюсь — стрельба со всех сторон.

— Ребята! За мной! Вон к той трубе!

Мы, все пятеро, бросаемся к торчащему из земли чугунному обломку. Так и есть! Чутьё меня не обмануло: это вход в канализацию. Ссыпаемся, минуя торчащие скобы, вниз и едва успеваем скользнуть в один из стоков, как сверху кто-то бросает гранату. Бухает взрыв, больно бьющий по ушам воздушной волной. Кто-то вскрикивает.

— Попали?!

— Нет, больно просто…

Это Иван.

— Есть у кого фонарь?

— Откуда…

— Тихо!

До нас доносятся голоса немцев, проходящих поверху. Я напрягаю слух, и удаётся разобрать несколько фраз:

— Проклятые русские. Куда они подевались?

— Словно сквозь землю провалились…

Мои уроки немецкого языка не пропали зря. Я понимаю почти всё, что говорят враги. А что неясно — догадываюсь по смыслу фразы. Поднимаю руку в жесте внимания. Все затихают. Наконец немцы уходят.

— Всё, орлы. Ждём темноты. Попробуем выбраться к нашим. Я первый на часах. Остальные — спать. Это приказ…

…Стрельба утихает. Явно уже стемнело. Никого и ничего не слышно. Меня будят бойцы.

— Товарищ майор, уже стемнело.

— Кто-нибудь знает, сколько время?

— Да где-то около полуночи…

— Тогда двигаем…

Я очень осторожно высовываю голову из канализации. Там, где я подорвал огнемётчика — ещё пляшут редкие синеватые огоньки. Какую пищу нашёл себе огонь — даже не хочется думать. Вокруг — никого. Очень тихо вылезаю наружу и беру наизготовку верную камбалку. Вылезают остальные. Мы договорились идти к нашему старому НП, где раньше размещался штаб нашего участка обороны. Пробираемся между развалин, стараясь, чтобы ничего е хрустело и не звякало под ногами, но это очень тяжело. Вся сталинградская земля усеяна осколками, битым стеклом, гильзами… Тем не менее, удача на нашей стороне, немцы пока не поднимают тревоги. Снова слышны голоса немцев. Я замираю и осторожно заглядываю в окно: несколько немцев, офицеры, склонились над толстой тетрадью и диктуют писарю:

…это была жуткая, изнуряющая борьба на земле и под землёй, в развалинах и подвалах, в канавах большого города, в его индустриальных кварталах…

Танки карабкались через горы мусора и обломки, скрежеща, пробираясь через чудовищно разрушенные заводские цеха, стреляя с ближних дистанций вдоль заваленных улиц и тесных заводских дворов. Иной бронированный колосс вдруг сотрясался и разваливался на части под грохот детонирующей вражеской мины. Но всё это можно было перенести.

Дальше же был глубокий, как бездонное ущелье, круто обрывающийся к реке волжский берег, здесь разгорались самые ожесточённые схватки…

Красиво излагают, сволочи. Но пора уходить. Мы исчезаем во тьме.

— Без языка дело дохлое. Где наши, кто знает?

Внезапно из-под земли раздаётся детский голос. Олег подпрыгивает от неожиданности, а мы все хватаемся за оружие.

— Дяденьки, вы русские?

— Русские, сынок. Не знаешь, где наши?

— На Рынке собираются. И на Спартановке. Вам туда бы надо, дяденьки.

Татьяна неожиданно хихикает:

— Да знаешь, малыш, сами мы не местные…

— Идите, дяденьки и тётенька отсюда вон к тому огню. И держитесь так, чтобы он у вас всё время по правому боку был. Как раз на рынок и выйдете.

— А может, проводишь?

— Не, дяденьки. Боюсь. У меня сестра за зерном на элеватор ползала, так её снайпер убил. Я у мамки один остался. Если и меня убьют, она этого не переживёт… Так что уж вы сами, дяденьки и тётенька…

Голос исчезает. Делать нечего, придётся рисковать и последовать советам неизвестного сталинградского пацана. Двигаемся, как привыкли. Впереди Олег с пулемётом, мы по бокам с автоматами. Татьяна за широкой спиной Сабича, замыкают нашу группу остальные двое членов экипажа. Пока всё без осложнений. Внезапно навстречу нам выходят двое немцев, но они не успевают ничего сообразить, как в их телах уже торчат наши ножи. Всё-таки опыт сказывается. Но это радует, поскольку враги явно были в боевом охранении. Оба при полном вооружении. Через несколько шагов натыкаемся на ход сообщения, ведущий в глубину обороны.

— Идём?

— Идём, товарищ майор.

На этот раз я первый, с трофейным «МГ» наперевес. Иду по ходу, негромко повторяя: дорога, дорога, дорога. Это слово значит, что идёт русский человек. Сколько бы немец его не пытался произнести, получается «тарока». На этом и засыпались. Дорога. Дорога. Дорога…

— Стой, кто идёт?!

— Свои!