Ни шагу назад!

— Слушай, Чарли, а водка у них есть? Обыкновенная наша водка?

Он быстро тарахтит, затем утвердительно кивает.

— Есть, йес!

— Давай нам лучше водки, а это пей сам.

Официант ставит новые крошечные рюмки и тянется с бутылкой «Московской», чтобы их наполнить, но наш бравый Бессонов перегибается через стойку и выхватывает из-под неё стакан. Правда, не гранёный, как у нас, но стакан! Жестом показывает наполнить сосуд. Глаза разливающего лезут на лоб, но он подчиняется, а палец Сашки аккуратно придерживает горлышко, чтобы оно не убралось раньше времени…

— Эх, жаль, что нет у них хлеба нашего…

Тянет он, затем выдыхает:

— За Победу! Будем жить!

И махом отправляет содержимое стакана в желудок, затем занюхивает обшлагом кителя, лезет в карман за папиросами. Щёлкает зажигалка, предупредительно протянутая стоящим с открытым ртом официантом, и капитан окутывается дымком «Казбека». Следует три глубокие затяжки, после чего изо рта у него вылетает фасонистый ряд колечек, и только после этого следует фраза:

— А что? Ничего! Водка, одно слово!

Бессонов усаживается на высокий стульчик возле прилавка, и тут вдруг раздаются бурные аплодисменты. Оказывается, спектакль с бутылкой привлёк целую кучу народа, собравшегося возле нас, тем более, незнакомые мундиры и сапоги. ТАКОГО, голову даю, американцы ещё не видели!

— Рашен, браво!

— О кей, рашен!

— Сталин, браво!

— Виктори!

И тому подобное…

Уезжаем назад уже глубокой ночью, провожаемые чуть ли не всеми собравшимися в зале. Сашка курит, затем брякает:

— Эх, хороший же народ эти американцы! Повезло, что они наши союзники!..

В посольстве узнаётся неприятная новость: немцы в хлам раздербанили конвой «PQ — 17», и Черчилль приостановил отправку следующих караванов. Так что добираться будем по новому пути. Через Аляску на Чукотку, вместе с нашими самолётами. Точнее, не нашими, а американскими, переданными нам по ленд-лизу. А там уже опять же транспортом до Москвы…

Фербенкс. Крошечный посёлок с огромным аэродромом. Мы вываливаемся из «Дугласа» на заснеженное поле. Хорошо, что взяли с собой полушубки и шапки. В руках нашего командира опечатанный чемодан с копией испытательного отчёта. Остальные тащат свои вещи. Нас уже ждут. Едва успеваем отлить на дорогу, как всех распихивают по одиночке в истребители, и не успев ещё толком ничего сообразить мы оказываемся в воздухе… Лететь в фюзеляже неудобно и неуютно. Гремит мотор, трясёт. А самое главное — ничего не видно. Под тобой ходят тросы, двигаются тяги, а самое главное, что ноги в этот чёртов движок упираются, и внутри тебя всё дрожит, словно студень! Ну, не могли эти союзнички мотор как все нормальные люди спереди поставить! И места было бы больше, и лететь не в пример удобнее… Вскоре мне всё становиться безразлично кроме жуткого холода и тряски. С нетерпением смотрю на стрелки подаренных нам командованием американского полигона часов. Они светятся в темноте, но кажется, будто стоят на месте. Секундная стрелка чуть подрагивает, а минутная и часовая вообще застыли…

Толчок, удар, меня подбрасывает и ударяет о крышу фюзеляжа, затем швыряет от стенки к стенке. Наконец благословенная тишина, слышен молодой задорный голос:

— Эй, вынимайте пассажира скорее, жив ли он там?

Я пытаюсь подать голос, но занемевшие губы совсем не слушаются… Прихожу в себя в жарко натопленной избе. Все суставы ломит и колет иголками, шея вообще не двигается, но язык ворочается.

— Прибыли?

— Так точно, товарищ майор! Вечером придёт самолёт за вашей командой, полетите в Москву.

— А на фронте как?

— Наступление началось, товарищ майор! Под Харьковом…

— Под Харьковом? А под Ленинградом что? Что про Волховский фронт слышно?

— Так это, товарищ майор, нет такого фронта. Объединили их. Теперь у нас один — Ленинградский фронт. По радио передавали…

Ошеломлённый услышанным, сижу в избе на краю аэродрома. Здесь расположен пункт обогрева и столовая для лётчиков. Наша, то есть, доставившая нас на Родину эскадрилья, уже улетела. На подлёте новая. А ещё через два часа прилетит бомбардировщик. Скорее бы… Интересно, куда меня направят? Назад, под Ленинград, или ещё куда? Впрочем, не мне это решать. Наше дело военное, как там в песне? «Дан приказ ему на Запад»… Разберутся без меня. Для этого начальство есть. Другое дело, на какую должность, и какую машину дадут. Хотелось бы вновь «КВ», но если что другое — тоже плакать не буду. Лишь бы не безлошадным ходить! Чу! Гудит что-то. И явно не истребитель… Бросаю взгляд на часы — ого! В думах и время пролетело незаметно. Осматриваюсь. Ребята тоже сидят тихо. Не спят. Тоже думают о своей судьбе. Кого, куда. Открывается дверь и в клубах пара вваливается закутанный в меха человек.

— Кто тут на Москву?

Мы все дружно поднимаемся, но он стаскивает с головы кожаный шлем и усмехается во все свои тридцать два стальных зуба.

— Не спешите, орлы. Сначала нашу птичку заправят, да и экипаж чуток отдохнёт. Ему тоже заправка требуется. Через часик тронемся.

Затем проходит к окну раздаточной в углу.

— Эй, хозяин! Угощай народ!

Откидывается заслонка и слышен недовольный басок:

— Сколько вас?

— Трое.

— Давайте аттестат.

Из сумки извлекаются бумаги, подаются в окошко. Через мгновение возникают привычные алюминиевые миски, от которых распространяется аромат гречневой каши с мясом. Вновь бухает дверь, возникают ещё двое.

— Коля, пожрать взял?

— Так точно, товарищ капитан. Можно садиться. Сейчас ещё чаёк нальют и всё в ажуре…

Пилоты едят неторопливо, но тщательно. Как говорится — на совесть. Мы же курим. Собрались у окна и дымим импортными сигаретами. А что делать — наш отечественный табак давно кончился. Вот Бессонов последней пачкой «Казбека» перед американцами форсил, а никому не сказал, что она у него месяц лежала в чемодане…

Преодолевая ураганный ветер от работающих винтов, пригибаясь, мы лезем внутрь двухмоторного бомбардировщика. Какая то новая модель, мне абсолютно незнакома. Да и остальным, как вижу, тоже. Главное, что не так дует, как на истребителе, да и не гремит, не трясёт. Комфорт, можно сказать. Один из членов экипажа захлопывает люк, тщательно проверяет защёлку, затем исчезает в глубине машины. Рёв моторов усиливается, толчок — машина начинает движение. Нас начинает потряхивать. Всё сильнее и сильнее, затем вдруг всё резко стихает, а мы наваливаемся друг на друга. Понятно. Оторвались! Летим!..