Солнце отца

— Я клянусь. — Он вытащил свой короткий клинок из-за пояса. — Я поклянусь кровью, если тебе нужно.

Они дали много таких клятв, и у обоих были шрамы от порезов. Большинство из клятв были детскими, требующими только торжественности крови, но сейчас кровь была важна, даже если Сольвейг не была уверена, почему.

— Да. Кровью.

Не моргнув глазом, Магни провел кончиком лезвия по ладони. Она взяла у него лезвие и сделала надрез на собственной ладони. Укус боли был мягким и знакомым. Они сложили ладони вместе.

— Я, Магни Леифссон, — его голос всегда становился глубже, когда он произносил слова, которые считал важными, — Клянусь тебе, Сольвейг Валисдоттир, не передавать слов, которые мы говорили здесь, ни одной живой душе, и не делиться их значением ни с одной живой душой. Клянусь своей кровью и своей честью.

— Поклянись и на своем кольце тоже, — добавила она после паузы, изучая солнечный блеск его новой безделушки.

— Я клянусь своим кольцом.

Удовлетворенная, она попыталась отпустить его руку, но он снова удержал ее.

— Я буду ждать, Сольвейг. Я женюсь на тебе, когда ты захочешь.

Пятнадцать лет

— Подними его.

Мать Сольвейг ухватила свой меч и подняла его перед собой, направив прямо на богов.

На самом деле это был не ее меч. Ее настоящий меч был легендой. Она пользовалась им во время многих великих набегов и убила сотни мужчин и женщин. Она никогда не называла его имени, но все, кого знала Сольвейг, называли его Клинком Ока Бога.

Глаза ее матери не были похожи на глаза других людей. Они были разного цвета. Один был голубым, более светлого оттенка, чем у Сольвейг, у которой были глаза ее отца. Другой, однако, был всех цветов в мире, и через него проходили коричневые линии, будто рисунок дерева с корнями.

Иггдрасиль. Люди говорили, что этот глаз принадлежал самому Одину. Это был тот самый глаз, которым он пожертвовал, чтобы обрести всю мировую мудрость. И Бренна была известна и почитаема во всем их мире как Око Бога.

Она говорила, что это была выдумка, как и все истории о ней и истории об отце Сольвейг. Но Сольвейг внимательно слушала, куда бы ни пошла. Она смотрела и видела. И она думала о том, что слышала, и о том, что видела.

Она думала, что эти легенды — настоящие, независимо от того, насколько они правдивы. Легенда — вот что действительно имело значение.

В вере в них была правда, и в том, что они рассказывали, была магия. Сольвейг не знала, был ли чудесный правый глаз ее матери тем самым глазом Одина. Она не знала, почему он не может им быть. Но она знала, что ее мать была великим воином.

Ее мать хотела благоговения и страха — но перед собой, а не перед своим глазом. Сольвейг думала, что это одно и то же. Люди знали Бренну как могущественную Деву-защитницу, но верили и в то, что ее глаз обладает силой. Как бы они ни пришли к этому, благоговение и восхищение, которые они испытывали к ней, были настоящими.

То же самое относилось и к отцу. Он говорил, что великие истории о нем на самом деле были рассказами о его спасении. Он не сражался с Эгиром, ётун просто выплюнул его из моря и спас. Он был тяжело ранен в бою, почти разорван надвое — и у него был длинный широкий шрам на спине, чтобы доказать это, — но в тот день он упал на землю только для того, чтобы больше не сражаться, и он бы умер прямо там, если бы мать Сольвейг не спасла его. Скорбя о потере своего сына, старшего брата Сольвейг, который умер в день его рождения, он бросил вызов Тору, но Тор проявил милосердие и оставил его в живых.

Сольвейг видела, что отец говорит правду, но почему она не могла быть той правдой, которую видели люди? Люди говорили свою правду. То, что произошло, было не так важно, как то, что из этого получилось.

А еще они говорили, что его сердце было пронзено копьем, но он не упал, и что его сердце само вытолкнуло копье из раны. Сольвейг знала факты — она живо помнила, как отца уносили со скейда на носилках, его душа была всего в нескольких шагах от дверей Валгаллы. Это было одно из ее самых ярких ранних воспоминаний. Многие из людей, что теперь рассказывали историю могучего сердца Вали Грозового Волка, были там в день, когда его унесли с корабля. Многие видели, когда он был ранен. Они знали факты, и все равно рассказывали легенду. Факты были одним, но правдой была именно она.

В отца попали три толстые стрелы. Одна из них попала ему в сердце, и раны загноились еще до того, как его доставили домой. Он чуть не умер. Часто, в те недели, когда он лежал без чувств, они думали, что он не выживет.

Но он выжил и полностью выздоровел, если не считать новые шрамы на его широкой груди. И это была настоящая легенда. Снова и снова Вали Грозовой Волк получал раны, которые убили бы любого смертного, и снова и снова он выздоравливал и становился так же силен, как раньше. Вот что было правдой.

Его сердце оказалось достаточно сильным, чтобы вытолкнуть копье. Его тело было достаточно сильным, чтобы вынести такую рану. Его воля была достаточно сильной, чтобы сразиться с богами. Это была правда, о которой рассказывали легенды.

— Подними меч, дочь. Начнем заново.

Клинок Ока Бога висел в ножнах в большом зале, рядом со щитом Бренны. Но тусклое железо тренировочного меча, который держала ее мать, казалось легендарным в ее руках.

Сольвейг уставилась на кусок железа, который мать выбила у нее из рук. Ее ждал настоящий клинок, тот, который ее отец подарил ее матери на их свадьбе. Придет день, когда она будет достойна владеть этой сверкающей вещью. Но не сейчас. Пока она не могла удержать даже этот кусок металла. Ее ладони и пальцы все еще болели и дрожали от силы удара матери. Ей потребовалась вся ее концентрация, чтобы не затрясти руками от боли.

Она была дочерью двух легенд, и ничего на свете не хотела так сильно, как быть достойной их историй.

Стоя перед матерью, чувствуя, как боль поет в ее руках, Сольвейг пока не чувствовала себя достойной чего-либо.

— Подними его, мое солнце.

Тень ее отца упала на Сольвейг и тупой клинок, который она еще не успела поднять. Должно быть, отец вышел из зала, чтобы посмотреть на ее унижение.

Она сделала, как он сказал. Когда Сольвейг выпрямилась и сжала руку на рукояти тренировочного меча, отец шагнул ей за спину и обнял ее, сжимая в своей ее руку с мечом и прижимая к телу локоть ее руки со щитом. Его оружием были топоры, а не меч, и он не сражался ни щитом, ни доспехами, но хорошо знал, как обращаться со всеми инструментами воина. Он был берсеркером Ульфхеднара — самым свирепым и смелым из всех воинов.

Увидев отца, ее мать расслабилась и опустила свой тупой меч острием вниз.

В объятиях отца, ничтожная по сравнению с его телом, Сольвейг чувствовала себя сильнее, как будто часть его легендарной мощи проникла в нее через его прикосновение.

— Всегда держи в поле зрения местность вокруг себя. Спереди, сзади и по бокам. Никогда не обнажайся перед врагом. Защищай свое тело от шеи до бедер. Всегда разворачивай свой щит лицом к противнику и крепко держи его.

Отец поднял ее руку со щитом и поставил ее так, как надо, толкнув ее плечом вниз и внутрь.

— Наноси удар сбоку. У тебя не выбьют из рук меч, если противник не ударит тебя по нему. Отойди в сторону и толкнись вот так.

Он передвинул тело Сольвейг вбок, а затем вперед, опустив ее руку с мечом вниз и поперек, чтобы рассечь воздух. И еще три раза.