Солнце отца

Но старик был предателем и франком. Врагом. Он заслужил смерть. Более того, Магни уже нанес ему рану, которая могла стать смертельной, если ее не лечить. Убить его сейчас было бы милосердием.

Сольвейг казалось, что она может видеть, как эти мысли проносятся в голове Магни. Наконец, он кивнул и вытащил из-за пояса нож. Потом подошел к старику, схватил его за волосы, дернул бесчувственную голову вверх и перерезал пленнику горло.

— оОо~

— Если он был прав насчет стены, то мы недостаточно сильны, чтобы взять такое укрепление. Нам нужно объединиться с Гуннаром и Толлаком и вернуться с новыми силами.

— Нет, — ответили Магни одновременно Леиф и Вали.

Магни провел рукой по волосам. На нем все еще была кровь убитых им в бою, и теперь на волосах появились новые следы.

— Но почему? Нас всего лишь несколько сотен человек. Если Париж так защищен, как он описал, мы сможем взять его только в случае атаки с разных сторон.

Отец Сольвейг склонил голову набок и восхищенно кивнул Магни.

— Твое размышление здраво, Магни Леифссон. Но я бы не стал вступать в союз с Гуннаром или Толлаком ради такого грандиозного похода.

— Но они наши друзья! Они поселились в Норшире вместе с нами!

Магни был зол и напряжен, и Сольвейг пришлось обхватить себя руками за талию, чтобы не потянуться к нему.

Они почти не разговаривали с последней ночи в Гетланде и ни разу не оставались наедине.

Она была виновата, и это знала. Она ранила его. Она сделала это намеренно, чтобы увеличить расстояние между ними, но теперь, когда у нее было это расстояние, она чувствовала себя обделенной.

Он был ее другом, и она потеряет его, если не станет для него большим. Она хотела стать для него большим, но боялась, что потеряет что-то важное, если это случится.

Леиф положил руку на плечо своего сына.

— Наши союзы с Иваром и Финном были крепкими, но теперь дружба — это скорее традиция, чем доверие. У их сыновей есть амбиции, которым нельзя доверять. Говорят, что Толлак убил своего отца.

— Сказано, но не доказано, — сказал Хокон. Это был первый раз, когда он заговорил, и первый раз, когда его пригласили остаться с лидерами войска, пока они разрабатывали стратегию.

— Верно, — сказал их отец, бросив любопытствующий взгляд на своего сына. — И именно поэтому мы сохраняем дружбу, но не доверие. Сольвейг — о чем ты думаешь, солнце мое?

Она тоже вела себя тихо, но была очень внимательна. Париж был местом, где лежала ее судьба. А еще это было испытание, и вожди их народа хотели услышать и понять, сможет ли сама Сольвейг стать однажды вождем и повести войско вперед. Так что она говорила взвешенно и четко.

— Человек, которого привел к нам Магни, стал предателем дважды. И для своего народа, и для франков. Ему нельзя доверять. Я соглашусь с мудростью моей матери и с мудростью моего отца. Мы должны пойти дальше и сначала увидеть эту стену, а затем составить план, как ее разрушить.

— А если мы не сможем?

— Магни, — ответил отец Сольвейг, — город, окруженный стенами, не так уж сильно отличается от замка. Стена больше мешает людям внутри, чем тем, кто снаружи. Они вкладывают всю свою веру в камень и забывают про другие средства защиты. Снова и снова. И мы видели это.

Леиф подался вперед.

— И все же нам следует быть осторожными. Прошло много лет с тех пор, как мы терпели неудачу, но лучше и нам не считать себя неуязвимыми. Давайте сначала увидим Париж и узнаем настоящую правду своими глазами. Идем дальше. Берем Руан. А потом, когда у нас будет укрепленный лагерь, разработаем план.

— оОо~

В ту ночь они разбили скромный лагерь, правда, достаточный для того, чтобы поесть и перегруппироваться, выставить охрану и отдохнуть. Они намеревались двинуться вверх по реке с рассветом. Была выставлена стража, и некоторые налетчики отправились к реке ловить рыбу, в то время как другие разводили костер, готовили медовуху и набирали пресную воду или искали место для сна.

Люди их народа спали группами — из соображений безопасности и для тепла, и устраивались так комфортно, как только могли. Пока ее мать и брат рыбачили, Сольвейг и ее отец устроили себе спальный уголок за поваленным бревном, густо поросшим пышным мхом.

Миры, в которых она побывала — чужие миры — были ей знакомы и в то же время странны и чужды. Трава и деревья, холмы и долины, ручьи и моря — все было как дома, и все же не так. Листья и цвета были другими. Цветы были почти такими, какими она их знала, но не совсем. И запахи — у каждого мира был свой собственный запах. У этого, здесь, глубоко в тени деревьев, был какой-то привкус, похожий на специи, которые доставляли с торговых кораблей.

Сольвейг выпрямилась, откинула голову назад, подставив ее пятнистому послеполуденному солнцу, и глубоко вздохнула.

— Ты наконец перестала дуться? — спросил ее отец, вставая между ней и солнцем.

— Я никогда не дуюсь.

Вали посмотрел на нее так, как всегда смотрел на любого из своих детей, если они говорили глупость.

— Сольвейг. Ты плыла отдельно от нас. Я знаю, что ты поссорилась с матерью перед тем, как мы отплыли.

Конечно, он знал. Ее родители доверяли друг другу все.

— Это была не ссора.

Это было правдой. Ее мать просто сказала ей, что она недостаточно хороша, и тогда Сольвейг ушла в лес, где не было глаз, которые могли бы увидеть ее и чего-то от нее потребовать.

Отец взял ее за руку и потянул к поваленному бревну. Сольвейг не двигалась, пока он почти нежно не толкнул ее, а потом тяжело опустилась на мох. Он сел рядом.

— Расскажи, что случилось.

— Ты знаешь. Я уверена, она тебе сказала.

— Она рассказала мне свою историю. Ты же знаешь, что между нами нет секретов. И она была расстроена — ей нужно было мое утешение. Твоя мать любит тебя больше, чем можно выразить словами, Сольвейг. Я не понимаю, почему ты и она не можете быть в мире.

У Сольвейг было много секретов, но она рассказала бы их все всем и каждому, выставила бы напоказ все свои слабости и выдержала бы все насмешки и осуждение — только бы никогда не позволить своему отцу узнать самый главный секрет. Его разочарование в ней, его разочарование в ее мечтах — этого она не могла вынести. Только не его разочарование.

Так что она нашла ложь, которая была достаточно близка к правде.

— Она говорила со мной о Магни. Все хотят, чтобы мы были вместе. Никто не думает о том, чего хотим мы сами.

— А ты не хочешь этого?

Лучше было избегать этого вопроса.

— Я не знаю, почему ты этого хочешь. Сколько я себя помню, ты всегда говорил об этом.

Отец ухмыльнулся и обнял ее одной рукой. Сольвейг ничего не могла с собой поделать; она наклонилась и положила голову ему на грудь.

Такой большой и сильный. Всю свою жизнь она прижималась к отцу и знала, что находится в безопасности и любви. Даже сейчас она знала это.

— Моя маленькая húsvættr, свисающая с карниза, чтобы услышать то, что не предназначено для ее ушей. Я хочу, чтобы ты любила всем своим сердцем, и мне все равно, кто это будет. Твоя мать чувствует то же самое. Я думаю, Леиф и Ольга чувствуют то же, что и мы. Это была всего лишь мечта друзей — увидеть, как наши дети соединяются браком и наша дружба становится крепче. Иметь общих внуков. Но мы ведь не заставляли тебя и Магни быть вместе, правда?