Страница 5 из 77
— Вот злюка!
Альфа нюхала землю и шла вперед. Ночью от траншеи копали ответвления по направлению к противнику, и сейчас Коробков находился в одном из них.
Альфа разыскала хозяина. Коробков погладил собаку, дал кусочек сахара, ласково сказал:
— Хорошо, Альфа, хорошо, — и начал доставать из вьюка газеты.
— А когда же она письма принесет? — спрашивали солдаты.
— Сегодня вечером.
— И как это она нашла тебя по следам? Ведь следов-то много.
— Простая хитрость: смазал подошвы рыбьим жиром и этим усилил запах своих следов.
Вечером Первушкин тщательно завернул пачку писем в парусину и аккуратно вложил сверток в брезентовую сумку вьюка. Надо было уберечь их от воды. В каждом из этих конвертов — серых, желтых, синих, простых треугольниках — была своя жизнь, своя тоска и надежда.
По команде «Пост!» Альфа побежала знакомым маршрутом. Сначала пробиралась через кусты, потом плыла. Вражеские снаряды рвались на обоих берегах реки. Иногда они падали в реку, и вверх высоким фонтаном взлетала бурая вода. Собака привыкла к взрывам и, как бы близко они ни раздавались, не изменяла своего маршрута.
Выйдя из воды и отряхнувшись, Альфа побежала по берегу. В это время недалеко от нее разорвалась мина, и многочисленные осколки мгновенно взборонили землю. Собака взвизгнула и упала на живот — будто ей подсекли ноги. Песок под нею окрасился кровью.
Коробков поджидал своего почтальона и то и дело смотрел по направлению к реке. Начиная от песчаного холмика, Альфу можно уже было видеть. «Как бы под огонь не попала», — тревожился связист-вожатый. И тут заметил собаку. Она еле тащилась, иногда ложилась и пыталась ползти.
Коробков вылез из траншеи и пополз навстречу.
— Альфа, ко мне! Ко мне! Альфа!
Собака слышала призыв хозяина, скулила, скребла лапами песок. Коробков схватил ее за вьюк и потащил за собой.
— Тихо, Альфа, хорошо, Альфа… — приговаривал он, успокаивая собаку.
За нею оставался кровавый след.
Втащив Альфу в окоп, Коробков сбросил с нее вьюк и начал торопливо перевязывать раны. Раны были на всех ногах, а на правой задней перебита кость. Одни солдаты помогали Коробкову, другие держали наготове свои перевязочные пакеты:
— На, на, Коробков, перевязывай скорее, а то кровью изойдет. Вот это собака: раненая, а задание выполнила.
Потом связной-вожатый роздал письма. Его с радостным оживлением благодарили, а Альфе предлагали галеты, сало, сахар. Она отворачивалась от соблазна, но смотрела на Короб-кова так, словно хотела спросить: «Можно взять?»
— Ишь, какой привередливый твой почтальон, — сказал кто-то, — от такого угощения отказывается…
— Не привередливая, а дисциплинированная, — пояснил Коробков, — она из чужих рук не должна брать пищу.
Ночью на резиновом поплавке переправили Альфу через реку и привезли к нам в лазарет. Мы удалили из тела собаки осколки, а на перебитую ногу наложили гипсовую повязку.
Через месяц Альфу вернули в строй. На задней ноге у собаки осталась костная мозоль, но она не хромала и бегала хорошо. А солдаты после того случая прозвали ее аккуратным почтальоном.
Как-то мы с фельдшером Владимировым возвращались из передовых частей к себе, во второй эшелон дивизии. Я ехал на своем верном Соколе, а фельдшер — на Гнедке, быстроходном маленьком иноходце.
Едем мы легкой рысцой и вдруг замечаем: в полукилометре от нас по склону высотки бежит волк. «Наверное, взрывов испугался и удирает теперь подальше от огня», — подумал я. Но бежит зверь как-то странно: покачиваясь и зигзагами, а голова опущена до земли.
— Владимиров, за мной! — крикнул я, и мы помчались наперерез волку, выхватывая на ходу пистолеты. Приблизившись, осадили коней. Оказалось, что это — собака-овчарка. На шее у нее — кожаный ошейник.
Спрятал я в кобуру пистолет и приказал громко, властно: «Стоять!» Собака вздрогнула и остановилась. Повернула голову и покосилась на нас правым глазом. Морда у нее была в крови, левый глаз затек, а левое ухо полуоторвано.
Я подошел к раненой собаке. Она дрожала.
— Миша, кажется, это Альфа…
Поглаживая собаку по спине, я приговаривал тихо и ласково: «Альфа, спокойно… Лежать!» Собака легла, и дрожь у нее стала проходить. Лошади тревожно фыркали. Все животные пугаются и волнуются, когда чувствуют кровь.
Успокоив собаку, я попросил у Владимирова его фельдшерскую сумку. В ней имелось все необходимое для оказания первой помощи раненым животным: бинты, вата, хирургические инструменты, некоторые лекарства.
Да, то была Альфа — аккуратный почтальон: на правой задней ноге у нее была костная мозоль.
Мы расстелили на земле попону и положили на нее своего пациента. Ноги связали бинтом, на челюсти для страховки наложили петлю, чтобы не могла укусить. Тампонами я осторожно снял с морды свернувшуюся кровь. Мы боялись, что у собаки повреждены череп и левый глаз, но наши опасения оказались напрасными. Видно, один осколок, словно бритва, чиркнул ее по голове и разрезал кожу лба, а другой — оторвал наполовину левое ухо.
Рану на лбу мы зашили. И пришили полуоторванное ухо. После этого забинтовали голову, оставив окошечки для глаз.
Во время операции Альфа иногда вздрагивала и повизгивала. Когда же мы ее развязали, она встала, потянулась, будто расправляя уставшее тело, и замотала головой.
— Что, Альфа? Неловко? — спросил я.
Собака наклонила голову и попыталась лапами сорвать повязку.
— Альфа, нельзя! Фу! — крикнули мы разом.
Собака послушалась.
— Надо последить за ней, — сказал я, — а то она испортит все лечение.
Миша сел на лошадь, и я на руках подал ему Альфу. Он положил ее поперек седла и обхватил руками. Альфа прильнула к нему и как будто задремала.
Чтобы не тревожить пациента, мы ехали шагом и через час добрались до своей землянки. Нас встретил ветеринарный санитар Квитко.
— О-о, да вы с прибылью… — сказал он, принимая от Владимирова раненую собаку.
Через неделю швы сняли. Раны зажили хорошо. И ухо приросло. Только рубец немного его стянул: оно укоротилось и не поднималось свечкой, как правое.
Первушкин очень обрадовался, когда узнал, что Альфа жива и находится у нас.
— Ни разу ведь с маршрута не сбилась. А потом — раз и пропала. Мы уж думали: прямое попадание снаряда либо мина… Видно, здорово ее тряхнуло, если дорогу домой забыла…
Первушкин увел Альфу в роту, а через три дня привел снова.
— Товарищ ветврач, не годится больше собака для службы. Испорчена.
— Почему? — спрашиваю я. — Что случилось?
— Огня боится. Не идет на передовую. Я уж ее и так и сяк, ничего не помогает: ни хлыст, ни сахар. Отбежит немного и обратно.
— Ну и что же теперь?
— Командир роты к вам прислал. Может, что сделаете. Прямо не узнать собаку. Как рванет где-нибудь снаряд, дрожит, жмется ко мне и скулит, будто плачет.
— Ну что ж, — говорю, — оставляйте. Наверное, контузия на нее так подействовала. Попробуем полечить.
— Только, если можно, не отправляйте ее в тыл. Уж очень умная собака. Жалко нам с ней совсем расставаться.
Я дал слово не эвакуировать Альфу, и она осталась у нас.
Находясь на лечении, Альфа стала нести караульную службу. Когда мы спали, собака бодрствовала у землянки и охраняла лошадей. Следуя за мной, она обычно бежала впереди, на перекрестках или развилках дорог останавливалась, поворачивала голову и громко, отрывисто взлаивала «ам». Это следовало понимать как вопрос: куда идти? Я указывал рукой то или иное направление, командовал: «Прямо!», «Направо!», «Налево!» И мы продолжали путь.
Иногда где-нибудь в лощине я оставлял своего коня и шел дальше пешком, а Альфе поручал караулить Сокола. Она ложилась у его передних ног, и никто не мог подойти к коню. Да и Соколу особой воли не давала. Обычно он стоял спокойно, но если соблазнялся хорошей травой и делал к ней шаг-другой, Альфа мгновенно вскакивала, легонько цапала его зубами за передние ноги и рычала, словно предупреждала: «Ни с места!»