Страница 47 из 47
На этот раз слова, сказанные столь буднично и просто, дошли. Сжалось, как-то усохло тело старика, съежилось, потемнело от множества новых морщин лицо, а борода, усы выделились, будто побелели, и стали главенствующими на этом опустошенном лице.
Так длилось с минуту, потом глаза ожили, точно сквозь гарь пробился светлый ключ.
— Почему… почему же Мик?
Голос прошелестел так тихо, что Яранцев не вдруг его расслышал, а расслышав, не сразу уловил смысл вопроса.
— Просто мальчика надо было как-то назвать!
— Зачем?
— Что зачем?
— Все…
— Но это же ясно! Проблема среды и наследственности. Вот новорожденный Аттила. А вот наше общество. Что выйдет теперь из кровавого насильника?
— Вы стали ему отцом…
— Да.
— Так требовал эксперимент…
— Ну да.
— Ненавидя прошлое Мика, остерегаясь его задатков, пугаясь проявлений характера…
Яранцев нахмурился.
— Пережитое — пережито, — сказал он резко. — Оставим это.
Старик сорвал очки, словно они увидели нечто такое, чему не должны быть свидетелями. Помедлил и спросил, не глядя на Яранцева:
— Мик, конечно, не знает, кто он?
— И никогда не узнает, — твердо ответил тот. — Это тайна немногих.
— Даже если я ему скажу?
— Вы не скажете.
— Тоже верно… — старик кивнул.
"Мне о многом придется умолчать", — с горьким восхищением и жалостью к Яранцеву подумал он, чувствуя себя разбитым, беспомощным перед ослепительным, грозно-непредсказуемым величием того, что дерзнули сделать эти непонятные ему люди.
Недаром он ощутил что-то глубоко личное еще в той, самой первой работе Мика. Той, где по равнине, безнадежно зеленой и гладкой, к горизонту отчаянно спешила крохотная фигура ребенка. А с неба, смятенно и пристально, как бы заклиная беду, на ребенка смотрело похожее на глаз солнце.
То же самое выражение старик уловил теперь во взгляде Яранцева. Того, кто был отцом Мика и воспитателем Аттилы. Кто знал и действовал, любил и страшился, растил сына и ставил над ним эксперимент. И кто, очевидно, так и не понял, почему Мик стремится уйти подальше от дома.