Мюрат

Бланкар, Ланглад и Мюрат схватили свои шляпы и принялись опорожнять лодку. В этом ужасном положении четверка мореплавателей находилась три часа. К рассвету ветер немного стих, но море оставалось бурным. Путешественники почувствовали голод, однако все их припасы промокли, не пострадало только вино. Король взял бутылку, сделал несколько глотков, после чего передал ее спутникам, которые напились в свою очередь – тут уж было не до этикета. У Ланглада оказался с собой шоколад, который он предложил королю. Мюрат разделил его на четыре равные части и заставил спутников поесть. Покончив с трапезой, моряки взяли курс на Корсику, но лодка была в таком скверном состоянии, что до Бастии она, скорее всего, не дошла бы.

За целый день путешественники продвинулись на какой-то десяток лье: они шли под одним кливером, не решаясь поднять грот. Ветер так часто менял направление, что требовалось очень много времени, чтобы справиться с его капризами. Вечером обнаружилось, что доски обшивки разошлись и открылась течь; платками удалось кое-как заткнуть щель, и ночь, темная и печальная, вновь накрыла лодку своим покрывалом. Не чуя под собой ног от усталости, Мюрат заснул; Бланкар и Ланглад подсели к Донадье, охраняя покой короля: этих людей, казалось, не могли взять ни сон, ни усталость.

На первый взгляд ночь была спокойной, но через какое-то время послышался неясный треск. На лицах у моряков появилось странное выражение, они переглянулись, после чего, как один, посмотрели на короля, который, лежа на дне лодки и завернувшись в мокрый плащ, спал так же крепко, как когда-то в песках Египта и снегах России. Один из моряков встал и, насвистывая сквозь зубы провансальскую песенку, перешел на нос лодки; оглядев небо, взволнованное море и утлое суденышко, он вернулся к товарищам, сел и пробормотал:

– Это невозможно, помочь нам добраться до места может только чудо.

В подобных невеселых мыслях прошла вся ночь. На рассвете вдали показалось какое-то судно.

– Парус! – закричал Донадье. – Парус!

Король мгновенно проснулся. Действительно, небольшой торговый бриг двигался со стороны Корсики по направлению к Тулону. Донадье взял курс на него, Бланкар поднял оба паруса, так что лодка буквально застонала от напряжения, а Ланглад побежал на нос и стал размахивать плащом короля, нацепленным на багор. Вскоре путешественники поняли, что их заметили: бриг развернулся в их сторону, и через десять минут оба судна оказались шагах в пятидесяти друг от друга. На баке появился капитан. Король окликнул его и предложил кругленькую сумму за то, чтобы его с тремя товарищами взяли на борт и доставили на Корсику. Выслушав это предложение, капитан вполголоса отдал своей команде какое-то распоряжение, которое Донадье не расслышал, но, вероятно, понял из жестов капитана, потому что тут же приказал Лангладу и Бланкару выполнить разворот, чтобы оказаться как можно дальше от брига. Как истые матросы, те беспрекословно подчинились, но король топнул ногой:

– Что вы делаете, Донадье? Что вы делаете? Разве вы не видите, что он движется к нам?

– Клянусь Богом, вижу… Давай-давай, Ланглад, осторожней, Бланкар! Да, он движется к нам, и, кажется, я заметил это слишком поздно. Ну так, хорошо, а вот теперь моя очередь.

С этими словами от так резко и с такою силой налег на румпель, что лодка, вынуждаемая круто изменить направление, казалось, закусила удила, словно лошадь, но в конце концов поддалась. Громадная волна, поднятая шедшим в ее сторону гигантом, отбросила ее, как перышко, и бриг прошел в нескольких футах от ее кормы.

– Ах ты, злодей! – воскликнул король, только теперь понявший намерения капитана, и, выхватив из-за пояса пистолет, закричал: – На абордаж! На абордаж!

Он попытался выстрелить в бриг, но порох отсырел и не воспламенился, а король все повторял в ярости:

– На абордаж! На абордаж!

– Вот именно, злодей, а еще вернее – болван, – проговорил Донадье, – он принял нас за пиратов и хотел потопить, будто без него нам не удастся пойти на дно.

Лодка и впрямь опять дала течь. В результате резкого поворота, сделанного Донадье, доски обшивки снова разошлись, и в многочисленные щели хлынула вода; снова пришлось вычерпывать ее шляпами, что длилось десять часов, пока Донадье внезапно не воскликнул:

– Парус! Парус!

Король и двое моряков тотчас бросили работу, подняли парус, и лодка устремилась к приближающемуся судну; водой уже никто не занимался, и она быстро прибывала.

Теперь все решало время – минуты, секунды: нужно было добраться до судна прежде, чем лодка затонет. На судне, казалось, тоже поняли отчаянное положение людей, просивших у них помощи, поскольку оно прибавило ходу. Ланглад узнал судно первым: это была баланселла[10] , находящаяся на службе у правительства и совершавшая рейсы с почтой между Тулоном и Бастией. Друживший с ее капитаном Ланглад голосом, которому опасность придала силы, позвал капитана по имени, и его услышали. Самое время было спасаться: вода все прибывала, король со спутниками стояли уже по колено в воде, а лодка стонала, словно умирающий человек; она остановилась и начала переворачиваться. В этот миг с баланселлы бросили несколько концов, и король, ухватившись за один из них, кинулся в воду и вскоре уже держался за веревочный трап: он был спасен. Баланкар и Ланглад не мешкая последовали его примеру; Донадье остался в лодке последним, как того требовал его долг, и когда он одной ногою стоял уже на трапе, другая его нога вдруг провалилась вниз; со свойственным истому моряку хладнокровием он оглянулся и увидел, как под ним разверзлась пучина, и лодка, перевернувшись, пропала в ней навсегда. Еще секунд пять, и четверку мореплавателей ждала бы неминумая гибель[11] .

Едва Мюрат ступил на палубу, как какой-то человек бросился ему в ноги: это был мамелюк, которого он когда-то привез из Египта и который, женившись, осел в Кастелламаре. Торговые дела привели его в Марсель, где он чудом избежал резни, устроенной его соотечественникам, а теперь, несмотря на необычную одежду и печать усталости на лице Мюрата, сразу же узнал своего бывшего хозяина. Он разразился радостными восклицаниями, поэтому хранить инкогнито больше не имело смысла, и сенатор Касабьянка, капитан Олетта, племянник князя Бачиокки, и военный комиссар Боэрко, сами бежавшие от побоищ на юге, приветствовали короля, обращаясь к нему со словами «ваше величество» и образовав таким образом импровизированный двор. Столь внезапный переход мгновенно преобразил Мюрата: он был уже не изгнанником, а Иоахимом I, королем Неаполитанским. Земля, откуда он был изгнан, пропала вместе с утонувшей лодкой, и впервые мысль о ставшем для него роковым походе в Калабрию родилась у Мюрата именно в эти дни упоения, которое пришло на смену недавнему мучительному беспокойству. Но покамест король, не знавший, какой прием ждет его на Корсике, решил назваться графом Кампо Мелле и под этим именем 25 августа ступил на землю Бастии. Однако предосторожность Мюрата оказалась излишней: через три дня все в городе знали о его прибытии. На улицах появились толпы народа, стали раздаваться возгласы: «Да здравствует Иоахим!», и король, не желая нарушать общественное спокойствие, тем же вечером покинул город в сопровождении троих спутников и мамелюка. Два часа спустя он уже въехал в Висковато и стучался в дверь генерала Франческетти, который на протяжении всего царствования Мюрата находился у него на службе и, уехав из Неаполя одновременно с ним, вернулся на Корсику к жене, в дом ее отца г-на Колона Чикальди. Генерал сидел за ужином, когда ему доложили, что какой-то незнакомец хочет с ним говорить; он вышел и увидел длиннобородого человека в солдатском плаще, лосинах, башмаках с гетрами и морской шапочке. Генерал весьма удивился; тогда незнакомец, устремив на него взгляд своих больших черных глаз, скрестил руки на груди и заговорил:

10

Баланселла – парусно-гребная рыбацкая лодка.

11

Эти подробности известны в Тулоне всякому, я сам слышал их раз двадцать во время двух своих визитов в этот город в конце 1834 г. и в 1835 г. Кое-кому из моих собеседников рассказывали об этом сами Ланглад и Донадье. (Примеч. автора.)