Заложники

Месснер почесал затылок.

– Ах, боюсь, что в этом ваша вина. Если вы считали себя знаменитой перед тем, как приехать в эту страну, то теперь вам стоит почитать, что о вас пишут. Каллас по сравнению с вами хористка из второго состава. Если вы умрете от голода, то правительство будет скинуто в тот же день.

Роксана поглядела на него с лучезарной сценической улыбкой, от вида которой у Месснера сжалось сердце.

– То есть вы хотите сказать, что если я выйду отсюда живой, то могу удвоить свою цену?

– Вы можете ее утроить.

– Господи! – пробормотала Роксана. – Вы отдаете себе отчет, что только что вслух сказали террористам, как сбросить правительство, а ведь они только этого и хотят. Но им почему-то это никак не удается.

Командир Бенхамин положил руку на слона. Он повозил его из стороны в сторону. Все слова проходили мимо него, над ним, вокруг него, как речная вода проходит над камнем.

Месснер смотрел на Ишмаэля. Казалось, паренек перестал дышать, пока командир обдумывал свой ход. Месснеру приходилось участвовать во многих переговорах, но на этот раз ему было совершенно все равно, кто победит. Правда, он понимал, что такое суждение не совсем точно, потому что правительство побеждает всегда. Тем не менее он бы не возражал, чтобы террористы скрылись, причем все. Он надеялся, что они воспользуются туннелем, который роют для них военные, уползут сквозь те же самые вентиляционные трубы, сквозь которые сюда проникли, а дальше вернутся в те самые джунгли, из которых пришли. Их участь и так нельзя считать особенно завидной, поэтому, считал Месснер, они не заслуживают наказания, которое в скором времени их наверняка настигнет. Он их очень жалел, вот и все. Раньше он никогда не испытывал жалости к террористам.

Ишмаэль вздохнул, когда командир убрал руку со слона и положил ее на коня. Ход был явно неудачный. Даже Ишмаэлю это было ясно. Не вставая с пола, он откинулся на диван, и Роксана тут же положила одну руку ему на плечо, а другую на макушку и стала рассеянно теребить его волосы, словно свои собственные. Но Ишмаэль почти ничего не чувствовал. Он был весь поглощен шахматной игрой, которая уже через шесть ходов благополучно закончилась.

– Ну ладно, на сегодня достаточно, – сказал Бенхамин, ни к кому в особенности не обращаясь. Как только игра закончилась, шлюзы боли открылись, и она пылающим потоком заполнила его голову. Он пожал руку господину Осокаве, учтиво, но небрежно, как они всегда делали после каждой игры. Господин Осокава несколько раз поклонился, Бенхамин поклонился в ответ – дурная привычка, которую он перенял, как другие перенимают нервный тик. После этого он махнул рукой Ишмаэлю, что тот может садиться за доску.

– Только если сеньор не возражает! – предупредил он. – Не навязывайся ему. Гэн, спросите господина Осокаву, может быть, он хочет сделать передышку и сыграть завтра?

Но господин Осокава был не против играть с Ишмаэлем прямо сейчас, а тот уже успел удобно устроиться в теплом кресле командира Бенхамина. Он начал расставлять на доске фигуры.

– Что у вас есть для меня? – спросил он Месснера.

– Не больше, чем обычно. – Месснер похлопал по принесенным бумагам. Бескомпромиссное послание президента. Бескомпромиссное послание начальника полиции. – Они не уступят. Я могу вам сказать со всей ответственностью, что, по всей видимости, они сейчас еще меньше склонны к уступкам, чем раньше. Правительство вполне устраивает сложившееся положение. Люди начинают свыкаться с происходящим. Они уже ходят по соседним улицам и даже не останавливаются. – Обычно, пока Гэн переводил, он просматривал новый список требований, составленный террористами. Бывали дни, когда они даже не удосуживались его подновлять. Они просто делали копии и проставляли новые даты.

– Ну хорошо, мы можем ждать бесконечно, они еще увидят. Мы просто гении ожидания. – Просматривая бумаги, Бенхамин слегка кивал головой. Потом он открыл маленький французский секретер, где хранил свои собственные бумаги, которые Гэн по ночам переписывал. – На этот раз вы отдадите им это.

Месснер взял бумаги не глядя. Наверняка все то же самое. Их требования постепенно становились совершенно безрассудными: освобождение политических заключенных из других стран, людей, которых они даже не знали, раздача еды бедным, изменение избирательного законодательства. Гектор придумал такое после того, как прочел какие-то юридические книги из библиотеки вице-президента. Вместо сокращения требований отсутствие результата заставляло их просить все больше и больше. Как всегда, они сдабривали свои письма изрядной порцией угроз, обещаниями начать расстреливать заложников, однако все угрозы, условия и требования стали для них в некотором роде уже просто риторическим приемом. Они значили не больше, чем те печати и штампы, которыми правительство обычно скрепляло свои бумаги.

Господин Осокава разрешил Ишмаэлю ходить первым. Мальчик начал с третьей пешки. Командир Бенхамин сел рядом, чтобы наблюдать за игрой.

– Нам надо об этом поговорить, – сказал Месснер.

– Нам не о чем с вами говорить.

– По-моему… – начал Месснер. Он чувствовал на себе груз ответственности. Он уже начал склоняться к мысли, что будь он умнее, то дело сдвинулось бы с мертвой точки прямо сейчас, – …вам надо кое-что обдумать.

– Ш-ш-ш, – остановил его командир Бенхамин, приложив палец к губам. Он указал на доску: – Смотрите, он начинает.

Месснер облокотился на стену, охваченный внезапной усталостью. Ишмаэль передумал и убрал руку с пешки.

– Давайте я вас провожу, – предложила Роксана Месснеру.

– Что? – встрепенулся командир Бенхамин.

– Она сказала, что хочет проводить Месснера к двери, – перевел ему Гэн.

Но Бенхамин уже потерял интерес к происходящему за пределами шахматной доски. Ему хотелось знать, действительно ли мальчик научился играть.

– Расскажите же мне наконец, что они там собираются делать, – попросила Роксана, когда они спускались в холл. Гэн шел рядом, поэтому все трое говорили по-английски.

– Не имею ни малейшего понятия.

– Имеете наверняка! – не поверила ему Роксана.