Заложники

А потом у него появилась собственная семья: жена и две дочери. Это породило новые вопросы. Если с их помощью он не обрел счастья, то, очевидно, причина этого исключительно в нем самом. Его жена была дочерью друга его дяди. Эпоха браков по договоренности в Японии уже миновала, и тем не менее жену ему нашли другие, потому что у него самого не хватало времени на поиски. Во время ухаживания они сидели в гостиной ее отца, ели печенье, разговаривали мало. Он уставал, он все время работал и даже после свадьбы иногда забывал, что у него есть жена. Он приходил домой в четыре утра и пугался, увидев в постели ее, ее длинные черные волосы, разметавшиеся по его подушке. «Так, значит, это моя жена», – думал он в такие минуты и засыпал рядом с ней. Конечно, со временем положение дел изменилось. Они стали необходимы друг другу. Они стали семьей. Она была прекрасной женой, прекрасной матерью, и, разумеется, он по-своему очень любил ее, но счастье? Когда он думал о жене, то не мог вспомнить ничего определенного. Даже воображая себе, как она его ждет после работы, наливает чай, сортирует и вскрывает корреспонденцию, он понимал, что ни для него, ни для нее это не счастье, а некая накатанная колея, которая позволяет этой жизни течь гладко и спокойно. Она была порядочной женщиной, ответственной женщиной. Он видел иногда, как она читает детективные романы, но с ним она их никогда не обсуждала. У нее был замечательный почерк. Она заботилась об их детях. Но он вдруг задавался вопросом: а знает ли он ее вообще? И была ли она когда-нибудь счастлива с ним в браке? Собственное счастье он держал отдельно и доставал, когда приходил со званых обедов и усаживался у своего проигрывателя. Счастье, если он правильно понимал это слово, было для него чем-то, что до сей поры он находил только в музыке. Он и сейчас находил его в музыке. Но теперь музыка воплотилась в человека. Она сидела рядом с ним на диване и читала. Она просила его сесть рядом с ней к фортепиано. Иногда она брала его за руку – жест столь пугающий и удивительный, что он начинал задыхаться. Она спрашивала его, нравится ли ему это произведение. Она спрашивала его, что он хочет, чтобы она спела. Происходило нечто, чего раньше он не мог себе даже вообразить: тепло музыки и женщины слились воедино. Да, ее голос, самое главное – ее голос, но были еще красивые руки, волна светлых волос на плечах, бледная нежная кожа на шее. Во всем этом был секрет ее огромной власти. Знал ли он хоть одного бизнесмена, которому подчинялись бы с такой готовностью? Более всего его занимала тайна, почему она выбрала именно его, чтобы сесть рядом? Разве возможно, что в мире существует такое счастье и он о нем никогда раньше не подозревал?

Господин Осокава опомнился. Наполнил стакан. Когда он вернулся, то увидел, что Роксана сидит у рояля с Гэном.

– Я заставил вас ждать слишком долго, – сказал он.

Она взяла стакан у него из рук и выслушала перевод.

– Это потому, что вода просто идеальная, – ответила она. – А достижение идеала требует времени.

Гэн переводил их реплики, как банковский кассир передвигает пачки ассигнаций по мраморной поверхности прилавка, но в смысл их разговора не вникал. Его мысли занимала загадка прошедшей ночи. Вряд ли ему это приснилось. Он никогда не видел подобных снов. Девушку по имени Кармен он видел наяву, она задавала ему вопросы, и он на них отвечал, но где теперь эта девушка? Он не видел ее все утро. Он пытался осторожно заглянуть в смежные с гостиной помещения, но парни с автоматами загоняли его обратно. В некоторые дни они относились к прогулкам заложников по дому вполне терпимо, в другие развлекались тем, что пихали их в спины винтовками. Да и где и как он мог ее отыскать? Вопросов он никому не задавал. Вопреки ее ясным инструкциям после ее ухода он уже не смог уснуть. Его неотвязно преследовала мысль, как такая девушка решилась пролезть сквозь вентиляционные ходы вместе с преступниками. Но, с другой стороны, что он о ней знает? Может быть, она уже убивала людей. Может быть, она грабила банки и бросала в окна посольств коктейли Молотова. Может быть, Месснер прав, и в мире наступили новые времена.

К ним подошла Беатрис и, хлопнув Гэна по плечу, прервала как беседу господина Осокавы с Роксаной, так и внутренний монолог самого Гэна.

– Еще не пора смотреть «Марию»? – спросила она, не желая опаздывать на мыльную оперу. Она сунула конец своей косички в рот и с серьезным видом грызла ее, так что Гэну явственно представился спутанный волосяной комок, постоянно увеличивающийся в ее желудке.

– Через пятнадцать минут, – ответил Гэн, глядя на часы. Как и многие другие вещи, оповещение всех о начале мыльной оперы тоже входило в его обязанности.

– Ты сам мне скажешь, когда пора.

– Это относительно программы? – спросила Роксана.

– Да, – ответил Гэн, а потом сказал Беатрис по-испански: – Я покажу тебе на часах.

– Часы меня не интересуют, – возразила Беатрис.

– Но ты же меня спрашиваешь каждый день. По пять раз в день.

– Я и других спрашиваю точно так же, – оборвала она. – Не только тебя. – Ее маленькие глазки стали еще меньше: она явно раздумывала, обидеться ей или нет.

Гэн снял с руки часы:

– Надень!

– Вы что, собираетесь отдать ей свои часы? – спросил господин Осокава.

– В чем дело? – подозрительно спросила Беатрис.

– Без них мне будет лучше, – сказал Гэн по-японски. Потом обратился к девушке: – Я собираюсь сделать тебе подарок.

Идея подарка ей понравилась, хотя сама она почти не знала, что это такое. В телесериале возлюбленный Марии сделал ей подарок: медальон в форме сердца с собственным портретом внутри. Мария надела медальон на шею, а потом прогнала от себя возлюбленного. Но однажды, когда он к ней пришел неожиданно, то увидел, как она прижимает медальон к губам и плачет, плачет. Подарок казался Беатрис замечательным поступком. Она протянула руку, и Гэн застегнул у нее на запястье ремешок.

– Посмотри на большую стрелку, – сказал он, ткнув в стекло ногтем. – Когда она подойдет к цифре «двенадцать», тогда ты будешь знать, что уже пора.

Она начала разглядывать часы. До чего они красивые! Круглое стеклышко, мягкий коричневый ремешок, стрелки не толще волоска делают медленные и постоянные шажки по циферблату. Если уж говорить о подарках, то этот, пожалуй, самый лучший, гораздо лучше медальона, потому что часы приносят пользу.