Страница 42 из 60
Последней была телеграмма третьего июня.
"Яник писем нет приезжай срочно надо поговорить. Катыня".
Розниек провел рукой по лбу и погрузился в раздумье.
Итак, получив телеграмму, Леясстраут сразу же отправился в путь. Примечательно, что он не воспользовался служебной машиной, а поехал автобусом. Очевидно, не хотел привлекать к себе внимания. Неужели Леясстраут, получив письма Катрины, не стал бы ей отвечать? Возможно. Но ведь ответил на первое? И о чем надо было Катрине столь срочно поговорить с ним? Что скрывает за собой строка письма: "…тут творится такое, что в письме описать невозможно"? И что Катрина успела предпринять "по своему разумению"? Вряд ли она стала бы писать письма и посылать телеграмму без серьезного повода. Но, может, телеграмма послана с умыслом – заставить Леясстраута приехать в Юмужциемс? И все-таки тут кроется нечто загадочное. Но что?.. что?.. что?.. Упершись коленями в письменный стол, Розниек слегка покачивался.
Леясстраут поехал в Юмужциемс тайком. Не исключено, что лишь для того, чтобы раз и навсегда поставить точки над "и", то есть положить конец связи с Катриной Упениеце. Былое перегорело, остыло, и возврата к нему не было. Оно могло только повредить. Почему в таком случае он повез в Межсарги столь щедрый гостинец? Стоп! Розниека вдруг осенила догадка. "А что, если в шоколадные конфеты что-то подмешано? Они остались нетронутыми. И, возможно, поэтому Леясстраут выбрал другой путь. Сомнительно, но тем не менее конфеты надо проверить, на всякий случай назначу экспертизу…"
Розниек нажал кнопку селектора.
– Вызывайте! – коротко приказал он секретарю.
Леясстраут вошел медленно и тяжело. Вид у него был изрядно помятый. Ранее элегантный костюм теперь выглядел мешковатым. Зато поседевшие виски вполне гармонировали с морщинами на бледном лице. Нос заострился, глаза ввалились и погасли.
– Садитесь, пожалуйста! – Розниек встал и указал на стул по другую сторону стола. – Надеюсь, мы сможем продолжить наш разговор?
Леясстраут утвердительно кивнул головой и сел.
– Стало быть, Катрина Упениеце и ее мать ваши знакомые с довоенных времен? – Розниек достал из ящика голубой бланк протокола.
– Да. У Каролины Упениеце я в свое время батрачил. В ту пору вся округа величала ее помещицей. А Катрине… – Леясстраут умолк и украдкой вздохнул.
– Почему вы не возвратились в Юмужциемс сразу после войны?
– Да, Кате я действительно очень любил, – закончил мысль Леясстраут. – Это длинная и печальная история. Несколько лет я провалялся сначала в госпиталях, а затем в санаториях. Осколки снаряда попали не только в ногу, но и в легкие… Женился на медсестре, которая ухаживала за мной, как за малым беспомощным ребенком. У своей жены я в неоплатном долгу до конца жизни… Честно говоря, я боялся снова встретить Катрину. Это не так престо…
– И вас нисколько не интересовала судьба Катрины Упениеце?
Леясстраут опустил голову.
– Разве мало семей распалось во время войны? А мы ведь не были даже зарегистрированы. Судьба Катрины, конечно, меня интересовала. Приехав, я узнал, что она, как и раньше, проживает в Юмужциемсе. Я даже видел ее издали. Узнав, что числюсь здесь в списках погибших на войне, решил, что так для Кате будет лучше. И если бы не моя фотография в журнале…
– Я вас сегодня не допрашивал бы.
– Не в этом дело. Я думаю, возможно, Кате осталась бы жива.
– Вы связываете смерть обеих женщин с вашей поездкой?
Леясстраут медлил с ответом. Он тоскливо поглядел в окно и глубоко вздохнул:
– И да и нет, сам не знаю. Попытаюсь рассказать вам все по порядку.
Катрина не скрывала своей радости.
– Янка!.. Все-таки приехал…
– Как видишь, приехал, Кате.
Леясстраут порылся в портфеле и выставил на стол бутылку французского коньяка и большую коробку шоколадных конфет.
– Какая роскошь! – всплеснула руками Катрина. – В молодости мы такого и не видывали… И сегодня не притронемся. Спрячу в чулан, буду лакомиться и вспоминать большого человека в Риге, бывшего моего Янку, батрака хозяйки.
– Где она теперь? – поинтересовался Леясстраут.
– Тут рядом, на лежанке. Никакая она больше уже не хозяйка. Состарилась, оглохла, почти ничего не видит. Все только бухтит и бухтит без конца.
Катрина подошла к двери и прикрыла ее.
– Вот она, жизнь, какая… все наши мечты нарушила.
– При чем тут жизнь. Виновата хозяйка. Разве ты забыла?
– Молоды были тогда и глупы…
Они стояли посреди комнаты и глядели друг на друга.
Внезапно Катрина спохватилась.
– Господи, что же мы тут стоим! Садись, Янис, а я кое-что поищу.
Проворно, как в былые времена, она вскочила на табурет и принялась шарить на верхней полке. Все такие же стройные ноги, стан как у девушки, только поседела изрядно.
– На-ка, поставь на стол! – Катрина подала ему бутылку и какую-то снедь.
Лицо вроде бы то же и не то. Годы и пережитое оставили на нем свой отпечаток. Нет и длинных тяжелых кос, так украшавших эту горделивую головку. Да, минуло более двадцати лет. И не омолодит былую красавицу даже белое платье, надетое Катриной по случаю столь торжественного события…
И все-таки что-то к ней притягивает… Что? То ли прежняя Кате с ее нерастраченной, годами копившейся любовью? Или любовь к давнему, хранимому памятью образу? Ответом на этот вопрос прозвучал голос Катрины:
– Садись, милый, за стол. Давай хоть ненадолго побудем прежними, как тогда, Янкой и Кате.
Леясстраут поднял стакан:
– За нашу старую любовь!
– И за тайну, – добавила Катрина.
Водка разогрела кровь. Янис привлек к себе Катрину и поцеловал…
Две костлявые руки, будто клещи, вцепились Леясстрауту в плечи.
Он сразу обернулся, вскочил на ноги. Перед ним стояла горбатая старуха с перекошенным злобой лицом.
– Проклятущий! – шипела старая. – Хочешь мою дочку заграбастать? Не дам! – вопила Каролина мерзким пронзительным голосом, потрясая костлявыми кулаками. Трудно было узнать в этом иссохшем чучеле хозяйку…
– И тогда вы в припадке слепой злости схватили старую Упениеце за руки и принялись трясти?