Страница 45 из 66
Поняв Иоганна Штрауса, вы поймете и государя-императора, и Вену, и вообще все, что вас здесь окружает. А теперь я заведу для вас одну его вещицу.
Ставя на диск пластинку и меняя иглу, Гартенберг сказал через плечо:
— Как вы думаете, прошел бы такой номер, если бы я завещал сыграть на моих похоронах «An der schönen blauen Donau»?{[83]}
13. НЕБОЛЬШАЯ НЕПРИЯТНОСТЬ
Десятого июля в австрийское посольство в Белграде является русский посол Гартвиг, ему необходимо срочно переговорить с полномочным представителем Австрии бароном Гейзелем. В тот день Гейзель как раз возвратился из Вены, и Гартвиг пользуется установившимися между ними добрыми личными отношениями для того, чтобы рассеять свои опасения:
— Прошу вас, скажите мне откровенно, по-дружески — что предпримет Австро-Венгрия в отношении Сербии? Вы только что приехали из Вены, какое там принято решение?
Гейзель к такому вопросу был готов, а потому и ответ был у него уже наготове: естественно, его правительство заинтересовано в том, чтобы до конца расследовать фатальное преступление; конечно, если выяснится, что Сербское королевство ни в чем не замешано, никому и в голову не придет призывать его правительство к ответственности. Если же установят, что вина за покушение лежит на какой-либо сербской организации, группировке, клике, то, разумеется, Сербия должна будет виновников найти и наказать, а соответствующую организацию распустить.
После каждой фразы австрийского посланника Гартвиг рьяно кивал головой — да, ему нужно было это слышать. Следовательно, что касается суверенитета Сербии…
Австриец поднял руки — это был оборонительный жест:
— Могу вас заверить: государственный суверенитет Сербского королевства останется в неприкосновенности, и если Сербия проявит хотя бы каплю доброй воли, то кризис, несомненно, разрешится к обоюдному удовлетворению.
Гартвиг схватил руку австрийского посланника:
— Премного вам благодарен. Камень с души свалился. Но есть у меня на сердце еще кое-что. Разумеется, и об этом — совершенно по-дружески, доверительно…
Он вдруг умолк, и его глаза неподвижно уставились в пустоту.
Гейзель непроизвольно наклонился, словно желая помочь гостю. Но русский посол уже сполз с кресла на ковер. Его глазе остались открытыми…
Стакан воды, в растерянности расплеснутой у судорожно сомкнутых губ, слуга помогает Гейзелю перенести Гартвига на диван, срочно вызванный доктор, освидетельствование, длящееся меньше минуты, диагноз — русский посол скончался.
Нехорошо, ужасно нехорошо…
У барона Гейзеля вдруг возникает трагикомическое чувство — он сам сознает его смехотворность, — будто теперь именно по его вине начнется война: русский посол умирает в австрийском посольстве как раз в то время, когда вот-вот разразится конфликт с Сербией, подопечной России! Разумеется, это абсурд, нервы шалят от чрезмерного напряжения.
Но что все как-то осложнилось — это бесспорно. Причем положение еще более усугубляется, когда в австрийское посольство прибывает секретарь русского посольства и среди сопровождающих его лиц — не кто-нибудь, а дочь Гартвига! Посетители ведут себя довольно странно: осматривают стаканы на столе, секретарь ничтоже сумняшеся спрашивает, не съел ли здесь чего-нибудь посол Гартвиг…
В конце концов Гейзель приходит к выводу, что будет лучше всего, если он снова отправится в Вену, откуда только что приехал, потому как если он станет письменно объяснять только что возникшее здесь сложное хитросплетение неблагоприятных обстоятельств, на это понадобится бесчисленное множество страниц.
14. УЛЬТИМАТУМ
«Ультиматум Империи Австро-Венгерской Королевству Сербскому:
Из показаний организаторов злодейского покушения 28 июня следует, что убийство было задумано в Белграде и что огнестрельное оружие, а также бомбы убийцы получили от сербских офицеров и чиновников, членов так называемой «Защиты нации».
Эти неопровержимые факты лишают имперское и королевское правительство возможности и впредь безучастно взирать на подрывную деятельность, очагом которой, вне всякого сомнения, является Белград. Поэтому оно считает своим долгом решительно положить подобным поползновениям конец.
А посему оно требует:
чтобы сербское королевское правительство осудило любую антиавстрийскую пропаганду и выразило сожаление по поводу ее последствий.
Одновременно оно должно взять на себя обязательство применить санкции в отношении любых печатных органов, которые пособствовали бы вышеупомянутой антиавстрийской кампании; немедленно запретить «Защиту нации» и пресечь деятельность других подобных объединений и обществ, а также очистить все учебные заведения от враждебных Австро-Венгрии элементов. Одновременно оно должно устранить из рядов офицерства и чиновничества всех, кто скомпрометировал себя упомянутой деятельностью.
В целях полной ликвидации элементов, которые с сербской территории угрожают целостности и неприкосновенности Австро-Венгрии, сербское королевское правительство допустит к участию в расследовании инкриминируемой подрывной деятельности соответствующие австро-венгерские органы.
Далее мы требуем немедленно арестовать майора…
Дать австро-венгерскому правительству удовлетворительное объяснение касательно высказываний сербских должностных лиц…
Ответ сербского королевского правительства на эти требования имперское и королевское правительство австро-венгерское ждет не позднее шести часов вечера в субботу 25-го сего месяца».
15. ВИЛЬГЕЛЬМ II
…И вот настает день, когда шум балтийских волн затихает вдали и на смену ему приходит ритмичный перестук колес придворного поезда, который мчится без остановок на юг, к Потсдаму. Обветренные лица моряков сменяются белыми лицами императорской свиты, принявшей властелина под свою опеку на границе суши и моря; у Вильгельма такое чувство, будто эти бледнолицые обитатели суши прервали его недавний полет и возвратили на тяжелую, неподвижную землю; будто они тянут его снова в прошлое, от которого он избавился лишь на время. И это прошлое ничуть не изменилось и подстерегает его в озабоченном выражении на лицах сановников всех придворных и правительственных рангов; во взглядах, которые ищут уверенности в глазах верховного повелителя; повсюду сплошь затаенные опасения, невысказанные сомнения, и никто не решается произнести хотя бы одним словом больше, чем это требуется для ответа на какой-либо вопрос императора. Всем слишком хорошо известно — из первых или вторых рук — о совершенно однозначной позиции, занятой кайзером в связи с сербско-австрийскими перипетиями. «Сейчас или никогда!..», «Сербских цареубийц нужно поставить на колени!»… Разумеется, безусловно, так сказал император…
И потому Вильгельм II предпочитает не задавать больше вопросов и еще демонстративнее выказывает свою независимость и самоуверенность — позой, манерой держать голову, взглядом, интонацией. Он чувствует: все ищут в нем опоры, и его долг быть для всех таковой!
Однако когда адъютант приносит ему первую после возвращения депешу, Вильгельму приходится сделать над собой усилие, чтобы не выдать предательского волнения: ведь ему сейчас вручили ответ сербского правительства на австрийский ультиматум, текст, переданный по телеграфу из Вены. Да, он держит в руках не что иное, как бикфордов шнур, чреватый взрывом европейской войны!
Он встает и, вопреки установившемуся обыкновению, удаляется в свой кабинет, никого даже не приглашая следовать за собой. Он чувствует: за чтением депеши у него уже не хватит сил притворяться.
Едва закрыв за собой дверь, он прислонился к ней спиной, чтобы совладать с внезапным приступом слабости. Теперь он признается самому себе… это как наваждение, гром среди ясного неба… ему… ему страшно…
Собственно, все его проявления определялись до сих пор одним-единственным обстоятельством — тем, что еще ничего не было решено; что бы он ни писал, ни заявлял, всегда можно было пойти на попятный, придумать очередной контраргумент, продолжая всего лишь угрожать, блефовать; однако главный заряд еще не был подготовлен к взрыву, еще оставалось время избежать худшего, сманеврировать. Теперь времени на это уже нет. Сейчас, когда он держит в руках еще не прочитанную депешу, бикфордов шнур уже загорелся, и язычок огня пожирает его пядь за пядью, неуклонно приближаясь к взрывчатке.
83
«На прекрасном голубом Дунае» (нем.) — вальс И. Штрауса.