Игра до победы

– Так же, как ты делала это с Джейком? – спросила Лес. – Ты думаешь, люди восхищались тобой за то, что ты позволяла ему дурачить себя? Они смеялись за твоей спиной и жалели тебя, а ты была настолько глупа, что не могла понять, что они думают на самом деле. Твое замужество было нe чем иным, как фарсом, а ты в нем играла роль посмешища. – Она видела, как побледнела мать, но уже не могла остановиться. – Ты можешь считать меня жалкой и ничтожной, но я не хочу быть такой, как ты. Меня тошнит об одной только мысли об этом.

Она не видела, как в воздухе мелькнула рука Одры, и только ощутила обжигающую боль, когда мать ударила ее по щеке с такой силой, что голова Лес дернулась в сторону. За звонким звуком пощечины наступила абсолютная тишина. Лес сидела, не поворачивая головы.

– Я не стану извиняться перед тобой, Одра. – Она медленно и глубоко дышала, стараясь овладеть собой. – Я сказала то, что чувствую.

Одра не промолвила ни слова.

– Лес, – заговорила Мэри, чтобы прервать гробовое молчание. – Может быть, не стоит так спешить? В конце концов, через несколько месяцев Эндрю может решить, что эта женщина не заслуживает, чтобы ради нее отказываться от дома и семьи. Нет никакой необходимости торопиться с разводом.

– Иными словами, ты говоришь, что я должна позволить ему выставить себя в глупом положении еще раз? – спросила Лес. – У него уже была возможность порвать с Клодией. Однажды я поверила ему и вела себя как новобрачная, не чующая себя от счастья. А кроме того, тут вмешалось еще одно маленькое обстоятельство – ребенок.

– О Господи, ты хочешь сказать, что она беременна? – глаза у Мэри расшились. – По словам Эндрю, да. – Лес покачивала стакан с джином, ощущая ужасную боль и горечь. – Скажи, Одра, тебе когда-нибудь приходилось иметь дело с какими-нибудь незаконными отпрысками Джейка?

– Нет. Но это ничего не меняет, – заявила Одра. – У тебя есть обязанности перед семьей. И когда речь идет о том, чтобы сохранить брак и семью, ни одну жертву нельзя назвать слишком большой.

– Даже если это потеря уважения собственных детей? – с вызовом бросила Лес. – Одра, я любила тебя и Джейка, но я никогда вас не уважала – ни одного из вас. Клянусь, я никогда не позволю ни одному мужчине разрушить себя так, как разрушил тебя Джейк… или ты его. Никогда не знала точно, кого из вас тут следовало винить. Думаю, что вас обоих: Джейка – за то, что бегал налево и направо, тебя – за то, что ты с этим мирилась. Лучше я буду всю оставшуюся жизнь жить одна, чем терпеть замужество, от которого не осталось ничего, кроме обмана и притворства.

Она сделала еще несколько глотков. Алкоголь служил слабым утешением, но иного у нее не было.

– Как я вижу, ты, кажется, считаешь, что сумеешь потопить свое горе в вине, – Одра с отвращением наблюдала, как Лес пьет.

– Временно, Одра. Только временно, – криво усмехнулась Лес.

Она чувствовала себя такой одинокой, что хотелось плакать.

– А как быть с Робом и Тришей? – спросила Мэри. – Как они приняли это известие? Или ты им еще ничего не рассказывала?

– Еще нет.

Лес страшила неизбежная встреча с детьми, и вопросов, которые они начнут задавать, она боялась больше, чем расспросов всех остальных. Они захотят узнать, почему распался родительский брак. А что она могла им ответить, если не понимала этого сама? То, что Эндрю бросил ее, заставило Лес чувствовать, что она сама каким-то образом в этом виновата.

– Ты не можешь оттягивать разговор с ними слишком долго. Всегда есть шанс, что они узнают о случившемся от кого-то другого, – предупредила Мэри.

– Я знаю. Но это не такое дело, о котором можно сообщить по телефону. Думаю, надо подождать, пока они не приедут домой на будущие выходные, – Лес охватил новый приступ жгучего негодования. Раз Эндрю ушел от нее, он должен был сам объяснить все детям. Почему именно она должна выносить мучения, отвечая на их вопросы?

– Какая жалость, что ты не обзавелась целой толпой детей, как это сделала я, – сказала сестра, вздохнув.

– Почему? – Лес не могла представить себе что-либо худшее, чем объяснение, почему родители расходятся, целой дюжине детей вместо двух.

– Потому что любой мужчина, который решится оставить жену с двенадцатью детьми, будет сочтен нe кем иным, как первостатейным подлецом.

Заявление Мэри донельзя удивило Лес.

– Так вот, значит, зачем ты обзавелась дюжиной детей? – спросила она, нахмурившись. – Стало быть, ты взвалила их на плечи Росса, чтобы он даже и не помышлял о том, чтобы бросить тебя?

По лицу Мэри медленно расползался густой румянец.

– Я хотела иметь много детей. И этого же хотел Росс, – проговорила она, как бы оправдываясь. – Но я признаюсь: они служат мне чем-то вроде гарантии, что наша семья не распадется. И хватит смотреть на меня, словно я только что на твоих глазах приготовила для мужа какую-то отраву. Мне приходится быть реалисткой. Моя внешность не заставляет сердца мужчин биться быстрее и не вдохновляет их на неумирающую любовь. Я понимаю, что, даже располагая именем и деньгами Кинкейдов, вполне могла оказаться на полке, где пылится всякий никому не нужный хлам. Поэтому я окружила себя любовью тем наилучшим образом, какой мне только известен. Может быть, Лес, тебе следовало сделать то же самое.

– Может, мне следует дать этот совет дражайшей Клодии, – пробормотала Лес и поднесла стакан к губам.

Кажется, ее со всех сторон окружали одни только иллюзии.

– Скажи нам, что надо говорить, когда люди начнут спрашивать, почему вы с Эндрю расходитесь? – Мать перевела разговор на более насущную для нее тему. Ее, как всегда, прежде всего заботило, чтобы общественная репутация семейства не потерпела никакого урона. Лес знала: то, что она ответит, будет немедленно передано в качестве указания ее братьям, Майклу и Фрэнку, и вся семья выступит единым сплоченным фронтом.

– Непримиримые разногласия. Так это, кажется, называется? – И этим непримиримым разногласием была Клодия. – Скажите им, что это отнюдь не полюбовный развод по желанию обеих сторон.

– А что ты скажешь, если тебя начнут расспрашивать о другой женщине, имеющей к этому отношение? Ты ведь знаешь, ею будут интересоваться.

Уголки губ Лес приподнялись в сардонической улыбке. Казалось, этот вопрос даже доставил ей какое-то странное удовольствие.

– Я, вероятно, отвечу так: «Как это бестактно с вашей стороны – задавать подобные вопросы», повернусь и уйду.

– Очень мудро, – одобрительно кивнула головой Одра.

В голове у Лес от перенапряжения запульсировала тупая боль. Как это ни дико, но она не могла позволить себе выказать ни перед сестрой, ни перед матерью то, что чувствует на самом деле, – ни пугающего ощущения собственной уязвимости и незащищенности, ни сомнений в ценности своей личности. Она вынуждена их скрывать. Ее уверенность в себе оказалась полностью подорванной. Осталась одна только хрупкая скорлупа снаружи, которая не устоит, если на нее обрушить слишком много ударов.

– Вы не собираетесь уезжать? – спросила она, избегая смотреть на обеих. – Сейчас мне хотелось бы побыть одной. Я… мне надо позвонить Робу и Трише, и я предпочла бы сделать это без свидетелей.

– Если мы тебе понадобимся, ты нам позвонишь? – с нажимом спросила сестра.

– Разумеется.

Но Лес знала, что звонить не станет. Она сама спрашивала себя, почему так опасается выказать слабость даже перед своими близкими. Ведь это единственные люди, которые могут дать ей утешение. Не чувствует ли она, что не оправдала также и их ожиданий и каким-то образом подвела мать, сестру и братьев? Ответить на этот вопрос Лес не могла. Она просто ощущала себя одинокой. Такой одинокой…

Вокруг синей шляпы с непомерно широкими полями был повязан белый шелковый шарф, такой длинный, что его концы падали на плечи. Шляпа служила чем-то вроде щита, заслонявшего Лес от любопытных взглядов. Но и этого укрытия, казалось, было мало. Глаза Лес закрывали очки в белой оправе с очень темными стеклами. И несмотря на все это, нервы ее были напряжены до предела. Она бессознательно прижимала руку к груди, чтобы унять лихорадочную дрожь, а ее взгляд тревожно бегал по лицам пассажиров, выходящих из самолета.