Страница 10 из 11
Мне недавно рассказывал мой приятель, что какой-то фабрикант… придумал, застраховав свою фабрику на порядочную сумму, сжечь ее. И если это правда, то выдумка полезная и средство для наживы легкое…».
Правда, при мнимых банкротствах случались и афронты. Конкурсист либо один из мнимых кредиторов мог нарушить договоренности и повернуть дело к своей пользе — не вернуть деньги прикидывавшемуся банкротом купцу. Но суть дела от этого не менялась, просто первоначальный капитал зарабатывался не на собственном, а на чужом банкротстве.
Однако ни убийствами, ни банкротствами самые крупные капиталы в России не составлялись. 40 % государственного дохода приносила торговля алкоголем, и те, кто сумел примоститься возле финансовых потоков от торговли хлебным вином, в считанные годы становились баснословно богатыми людьми. Правда, мало кто решался называть эти деньги праведными. Приказчики откупщика и зависевшие от них трактирщики делали все для того, чтобы превратить жителей «питаемых» их водкой территорий в хронических алкоголиков. Ведь только наличие постоянных и зависимых клиентов приносило стабильный доход. Обычной практикой было назначение плановых заданий для кабаков и трактиров. Откупщик устанавливал, сколько хлебного вина должно купить то или иное питейное заведение, заплатив вперед. Как именно будет сбываться водка, было заботой кабатчика. Существовали и неписаные правила смены откупщика. Если его по какой-либо причине смещали, то новый обладатель откупа выплачивал предшественнику отступные. В случае же отказа новичка от «налога» свергнутый откупщик немедленно сбывал имевшиеся у него запасы водки по демпинговым ценам богатым крестьянам. И несколько месяцев в деревнях шла торговля дешевым хлебным вином, а новый откупщик либо нес огромные убытки, либо совершенно разорялся.
Выдвинувшийся в число первых по богатству людей Российской империи откупщик Василий Александрович Кокорев, как утверждали современники, долгое время делился прибылью с «крышей» — казанским губернатором С. П. Шиповым. Но и того, что у него оставалось, хватило, чтобы организовать торговлю с Персией, а затем вложить деньги в наиболее прибыльный проект той эпохи — строительство железных дорог. В качестве партнера он привлек другого крупного откупщика — Ивана Мамонтова, отца известного купца и мецената Саввы Мамонтова. А затем чутье подсказало Кокореву новый выгодный объект для вложений — нефтяные промыслы в Баку. К середине XIX века его состояние достигло колоссальных для того времени размеров — 30 млн рублей. Но способы, которыми он нажил эти деньги, как ни странно, довольно мало волновали заботившуюся о народе и чистоте нравов общественность. Ведь Кокорев часто и помногу жертвовал на различные проекты, предлагаемые интеллигенцией, которая в большинстве случаев и получала кокоревские дотации. К примеру, в 1856 году он дал 200 тыс. рублей на торжества, посвященные встрече в Москве героев обороны Севастополя, — виднейшие люди того времени потратили их на организацию представлений.
Куда дальше продвинулся в освоении технологии покупки общественного мнения младший партнер Кокорева и своего отца Савва Иванович Мамонтов.
Слава богатейшего человека России и крупнейшего и безотказнейшего из меценатов позволяла Савве Мамонтову делать все, что ему только хотелось. Прокурору или судье, вздумавшему обидеть попечителя Музея изящных искусств, о благодеяниях которого беспрерывно писали газеты, в приличном обществе вряд ли кто-либо подал бы руку. Именно поэтому дело Ризоположенской церкви села Леонова против правления Общества Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги, которое возглавлял Мамонтов, и тянулось бесконечно долго. Суть же его была предельно простой. Добрый христианин Мамонтов приказал без согласия владельцев и оплаты прорубить в лесу на церковной земле просеку. А когда церковь предъявила претензии, отказался их признавать и выплачивать компенсацию. Причем суды, в которые обращались священники, неизменно отказывали им в удовлетворении иска против известного общественного деятеля. Дело дошло до императора, который в 1898 году повелел рассмотреть дело вновь. Но сдвинулось оно с мертвой точки только в 1899 году, когда Савва Мамонтов был арестован по обвинению в мошенничестве и злоупотреблении общественными фондами.
Вот как этот процесс описывал современник: «В течение целой недели в стенах Московского окружного суда слушалась длинная эпопея о том, как коммерции советник Савва Иванович Мамонтов со своими чадами и домочадцами геройски боролся с роковыми обстоятельствами, погубившими его широкие коммерческие замыслы и предприятия, и как эта борьба постепенно и систематически привела всю эту почтенную компанию на скамью подсудимых…
Один из этих свидетелей (г. Михайловский) читает на суде Савве Ивановичу целый панегирик, передавая с пафосом, как он был сильно поражен, узнав об аресте г. Мамонтова, который, по мнению свидетеля, — выдающийся русский человек, „промышленный гений“, обладающий сердцем, „умеющий вместить великое“, и, кроме того, „истинный поклонник“ искусства, „всеми любимый и уважаемый“!
Такой же панегирик поет и другой свидетель (инженер г. Лосев), служивший когда-то на железной дороге, где подсудимый был главным воротилой. И по словам этого свидетеля, Савва Иванович — тип железнодорожного строителя, преследующего не узко эгоистические цели, а „общегосударственные“!
Прислала свое похвальное слово С. И. Мамонтову и г-жа Винтер, восхваляя его как мецената. И в этом отношении подсудимый оказался выше всякой похвалы. Во время всероссийской выставки С. И. обратился к ней (г-же Винтер) с предложением устроить нам оперу, причем подарил ей все оставшееся от итальянской оперы театральное имущество. Оно мало пригодилось ей, потому что она ставила оперы исключительно русские. Г-жа Винтер понесла 20 тыс. рублей убытку, и С. И. возместил ей эту сумму. Затем она держала русскую оперу в Москве. Савва Иванович заведовал здесь художественною частью постановки, был, так сказать, главным режиссером, в чем ему помогали художники Поленов, Васнецов и др. Любовь к искусству переходила у него подчас в увлечение, и г-же Винтер приходилось его сдерживать. Сезон 1891–1892 годов опять-таки повлек за собой убыток в 20 тыс. руб лей, который Савва Иванович опять покрыл.
Ну разве это не почетное меценатство? Правда, теперь оказывается, что все эти убытки Саввою Ивановичем покрывались не из своего личного, а из общественного, не принадлежащего ему капитала.
Савва Иванович Мамонтов, этот „промышленный гений“, преследуя какие-то „общегосударственные цели“, стал распоряжаться общественными капиталами по своему единоличному усмотрению и как широкая русская натура в размерах ссуд и подачек не стеснялся. Тому нужно миллион — извольте; другому нужно два — прикажите получить. А послушные родственники и посторонние „из деловых“, удостоенные избрания с получением хорошего жалованья в якобы коллективное правление, едва успевают скреплять своими подписями единоличное распоряжение своего главаря — „выдать“ и „выдать“…
И в этих выдачах не стеснялись, особенно если требовались такие выдачи в предприятия, где были замешаны материальные интересы семьи Мамонтовых. Из сумм Архангельской железной дороги передано несколько миллионов для поддержания Невского завода, принадлежавшего членам той же семьи Мамонтовых; из того же источника выдана значительная сумма и Северному лесопромышленному обществу, в числе крупных акционеров которого находились все тот же Савва Иванович и его родственники. Не довольствуясь этими, так сказать, более крупными кушами, Савва Иванович не брезгал, как видно из дела, и мелочами. Так, за счет той же злополучной Московско-Архангельской дороги возили для него в Петербург театральные декорации, устраивали эстраду в Сокольниках, платили деньги за канализационные трубы в доме г. Мамонтова и за кирпич и доставку материалов в его имение, за малярные и кровельные работы, переделку сарая и т. п.
Каков размах широкой русской натуры! С одной стороны, из кассы Московско-Архангельской дороги летят миллионные капиталы, а с другой — из того же источника извлекаются два рубля с полтиною на уплату маляру за окраску сарайчика в своем имении!»