Страница 152 из 165
и которая в надежде встретить сына бежит навстречу войску.
Однако, эта реминисценция тесно переплетается с реминисценциями других украинских песен, точнее — отдельных стихов из них. Так, слова Гоголя: "Не по одному козаку взрыдает старая мать, ударяя себя костистыми руками в дряхлые перси; не одна останется вдова в Глухове, Немирове, Чернигове и других городах" — сотканы, примерно, из следующих песен:
(М. Максимович, "Украинские народные песни" стр. 111)
(Там же, 96)
Отзвуки народных песен — одна из существенных особенностей второй редакции повести. По большей части реминисценции эти весьма беглые, как в последнем примере. Аналогичный случай — слова есаула Товкача Бульбе: "Пусть же, хоть и будет орел высмыкать из твоего лоба очи…" (150); ср. в народной песне:
(Там же, 12)
В других случаях реминисценции эти используют отрывок одной песни, соответственно его видоизменяя, как например, в лирическом заключении главы VIII. Эта концовка отдельными своими выражениями восходит к думе о походе на поляков:
(Там же, 28 29)
Если в источниках первой редакции Гоголь искал прежде всего деталей, которые позволили бы ему сделать изображаемую картину рельефнее, то, перерабатывая повесть, он стремится к исторической верности изображаемых событий, стараясь даже в мелочах возможно точнее восстановить эпоху.
Говоря о работе Гоголя над "Тарасом Бульбою", необходимо иметь в виду эволюцию в процессе работы идейного содержания повести.
Подготовляя и обрабатывая вторую редакцию повести, Гоголь частично попадает под влияние славянофильских тенденций. В несомненной связи с этими новыми для него тенденциями он наново пишет вторую речь Тараса к запорожцам — о товариществе; основной мотив этой речи: особые свойства "русской души", "русского чувства". Этим новая редакция "Тараса Бульбы" перекликается с высказываниями Гоголя в письмах того же времени: см. напр. письма к К. С. Аксакову (5 марта 1841 г.), Н. М. Языкову (17 сентября 1841 г.) и др. Одновременно Гоголь работал над римской редакцией "Мертвых душ", где уже появляется известное обращение к Руси-тройке.
IV
Интерес к историческому роману из прошлого России (и Украины) наметился в русской литературе уже к концу 20-х годов и выразился не только в литературной практике, но и в некоторых теоретических заявлениях.
Еще в 1823 г. Орест Сомов ("О романтической поэзии", СПб., 1823) указывал на новые, свежие темы для романтического писателя, называя среди них "малороссиян" "с сладостными их песнями и славными воспоминаниями" и "отважных переселенцев Сечи Запорожской": "все они, соединясь верою и пламенною любовию к отчизне, носят черты отличия в нравах и наружности".
Несколько лет спустя Н. А. Полевой в обширной рецензии на "Историю Малой России" Д. Бантыша-Каменского доказывал, что "под рукою живописца искусного Малороссия представит картину самую занимательную, самую живописную", ибо "никакая швейцарская, никакая нидерландская революция не покажет нам явлений, столь диких, столь прекрасных!". "Изобразите, — писал Полевой дальше, — постепенное сближение казаков с литовцами, поляками и гражданственностью, заселение их по обе стороны Днепра; новых врагов казацких, крымцев; отделение запорожцев, образование украинских казаков; их предводителей, от Дашковича до Хмельницкого; странное ученое образование киевского духовенства под владением Литвы и Польши; что-то рыцарское и ученое в малороссийской аристократии, что-то дикое, литовско-азиятское, в простом народе Малороссии; эту пеструю смесь Азии и Европы, кочевой и оседлой жизни, покорности и независимости, твердости и слабости, и наконец взаимных отношений, взаимной политики, в одно время, Польши, Литвы, Турции, Крыма. Конечно, не предмет будет виноват, если ваш рассказ не увлечет душ и умов!" ("Московский Телеграф", 1830, т. 35, стр. 272).
В следующем 1831 г. Н. Маркевич в предисловии к "Украинским мелодиям" (М., 1831, стр. XXVII–XXVIII) набрасывал проект большого художественно-исторического сочинения, обещая: "Если станет на то сил моих и времени, быть может, я решусь принесть моим соотечественникам и земле, кормившей некогда наших праотцев, а ныне хранящей остатки их, — подробное описание красот исторических, прелестей природы, обычаев, обрядов, одежды, древнего правления малороссийского. Приятно было бы вспомнить, каков был Батурин, Чигирин или Глухов во времена предков наших, каковы были нравы, язык; приятно представить себе отечество в дни его протекшие".
Во всех этих предложениях и обещаниях сказалось недовольство преподносившейся в художественной литературе условной историей, сказались требования большей исторической документальности и убедительности.
Те же требования начинала ставить себе и русская историческая беллетристика (в частности, и с украинской тематикой), начиная со второй половины 20-х годов XIX века, — беллетристика, имевшая своим источником романы Вальтер Скотта (см. многочисленные факты, приведенные в книге И. И. Замотина "Романтический идеализм в русском обществе и литературе 20—30-х годов XIX столетия", СПб., 1907, стр. 323–328).
Современниками влияние Вальтер Скотта на автора "Вечеров" и "Миргорода" ощущалось весьма явственно (отзывы Полевого, Булгарина; замечание Пушкина, что начало "Тараса Бульбы" "достойно Вальтер Скотта").
Гоголя роднит с Вальтер Скоттом общая манера исторического повествования, основанная на изучении исторических и фольклорных источников и в то же время на глубоко-личном отношении к прошлому. Гоголь далек был от механического пересказа немногочисленных в то время общих исторических работ и от механического нанизыванья историко-бытовых деталей, как это нередко у М. Н. Загоскина, Н. А. Полевого, особенно же — в исторических романах Ф. Булгарина, а также у многочисленных "Вальтер Скоттиков" 20—30-х гг.