Где ты нужен

— Боишься, пропорет катер? — спросила Нино.

— Дура, с нами ничего не будет! Маяк испортим…

А для этого не имело смысла улетать с Тембры. Потому что без Маяка не вызвать помощь с Земли. Те, кто на них надеется, так и будут погибать на Тембре от «костной чумы»…

Нино представила поломанный цветок с лепестками, искореженными посадочным пламенем, и всхлипнула.

— Не хлюпай, не поможет! — Андрей сбросил оцепенение, нащупал маховичок, крутнул на полоборота. По кокону от шеи до пояса пролегла щель. Андрей крутнул еще на оборот, протиснул руку и плечо между пористыми губами противоперегрузочной оболочки.

А дальше что делать?

Андрей нерешительно пошевелил пальцами. На пульте — все буквы алфавита и целая гирлянда шестизначных цифр, за год не разберешься. Посадочные ориентиры? Курс? Коррекция? Где-то ведь должна быть ручная наводка, только где? Выгнать с экрана цветок, ткнуть ось визира в джунгли, а там уже сработают автоматы. И траекторию пересчитают, и углы, и скорости… Постой, не этот ли штурвальчик? Вроде он самый. Тогда, как говорится, раз-два — взяли!

«Раз-два-взяли» не получилось — штурвальчик свободно вращался на оси в обе стороны, приборы жили. Взрослые и вправду позаботились о том, чтобы ничего не пришлось делать! До Маяка каких-нибудь две сотни километров, а пульт отражает все попытки вмешаться в его работу.

Великий разум, на что же пульт обязан реагировать без промедления?

Перед взором Андрея всплыла страница учебника.

Чудак! Конечно же, на аварийную ситуацию! Теперь бы только сообразить, на какую. Исковеркать Маяк? Для пульта это не авария, он борется лишь за жизнеобеспечение катера, за безопасность пассажиров. Создать маленькую аварию на борту? Не успеть. Да и что тут с ходу поломаешь? А если ничего не ломать? Если дать ложный сигнал? Пульт ведь тоже не успеет прозвонить все цепи корабля. Осталась сотня километров дальности, тридцать высоты, пульт обязан решать быстро. Или поверить человеку…

Андрей левой рукой, сколько мог, затянул шов кокона, оставив на свободе правую — пористые губы оболочки ощутимо сдавили плечо. Изловчился. И изо всей силы трахнул кулаком по выпуклой пластине с мелкой светящейся надписью: «Аварийный подскок». Какой-то момент Андрею казалось, ничего не вышло. Ни тревоги, ни вопроса не выразили равнодушные шкалы. Но вдруг взвыли сирены. Корабль затрясся. Локоть разодрала невыносимая боль. И прежде чем потерять сознание, пилот заметил, как цветок кувыркнулся и исчез из визирного круга…

Вспоминая, Андрей заново пережил отчаяние и боль. Боль была настолько всамделишной и нестерпимой, что он застонал.

— Что? — мгновенно откликнулась Нино.

— Рука, — соврал и не соврал Андрей, открывая глаза. Сказка была досказана. Костер догорал. Никому не хотелось вставать и подкидывать в пламя новый орех.

— Может, электроукол?

— Да нет, прошло. Укладывай малышей.

— Нет, еще пять минут, — заканючила Тина.

Что ж, сегодня еще можно позволить себе не спешить. А завтра наступит завтра…

Обманутая тишиной и светом, где-то запела птица. Но вовремя осмотрелась, изумилась, захлопала крыльями и улеглась на покой.

— Смотрите, — прошептал Рене. — Только тихо, не спугните.

Все повернули головы по направлению его взгляда.

В глубоких зарослях тлели две пары огоньков. Они то разгорались ярче, то притухали, словно зеленые светлячки.

— И вон там. И вон еще. — Кирико чуть вытянула подбородок.

Джунгли следили за людьми в двадцать пар глаз.

— Ну, ваши минуты кончились, — сказала Нино, глядя на Андрея: «Давай, мол, приказывай, капитан. А не то натерпятся страху перед сном

— кошмары будут сниться…»

— И в самом деле, пора. — Андрей встал, хрустко потянулся одной рукой: — Сви-стит сви-рель: «По-ра в по-стель! По ложам, по ложам ре-бяток по-ложим!»

— Ты чего ежишься? Замерз? — Нино потрепала Готлиба по шее и насторожилась: — Да ты весь горишь. У тебя температура!

— Пупик болит, — вяло отозвался Готлиб.

У Нино упало сердце:

— Давно?

— Не-а. Кусочек вечера. И еще чуть-чуть до костра.

— Чего же ты молчал?!

— Сказка была интересная…

Нино схватила малыша на руки и заметалась между костром и катером. Одинокой заржавленной ракетой на старом космодроме застыл растерянный Андрей. Мик и Рене прятались за его спину. Только Най сидел на прежнем месте, да ничего не понимающая Тина с кукольным роботом на руках переводила взгляд с одного на другого.

— Это у нас эпидемия, да? — наконец спросила она.

— Типун тебе на язык! — Най выщелкнул из нагрудного кармашка розовую горошину и поспешно проглотил.

— Угости всех! — распорядился Андрей. Ох уж этот ровный голос — до чего он трудно дается!

Най вспыхнул. Натряс целую горсть горошин. Раскрыл ладонь. Нет худшего обвинения для человека, чем обвинение в эгоизме, в попытке утаить что-либо от товарищей.

— Нино! Горячую воду, молоко, обезболивающее — да что я, это ты лучше меня знаешь! — Андрей помолчал. — Устраивайтесь вдвоем в катере. Мы ляжем у костра.

Что он такое говорит? Сам. Его же никто не тянет за язык. Глаза их встретились, и Нино первая отвела взгляд.

— Ура! — закричали Рене и Кирико в приливе неожиданного счастья.

— «Ура» будете кричать утром. А пока вытаскивайте ложа. Помните, как они отвинчиваются? Мы с Наем надуем купол. А ты, Мик, позаботься о костре. Огонь придется поддерживать всю ночь…

Мик послушно закатил в костер два ореха. Почувствовав жар, попугай зашевелился, вытащил голову из-под крыла.

— Горим! — жалобно закричал он. Но, убедившись, что искры трещат вдали от его клюва, осмелел: — Поддай жару!

— А Гога не заболеет эпидемией? — спросила Тина. — И Бутик тоже не заболеет?

— Слушай, ты таблетку съела? — Най подозрительно посмотрел на девочку.

— Бутик съел.

— О, счастливое детство! На, лопай. А то опять своему глупому роботу скормишь.

— Он не глупый. Он умеет искать, когда я прячусь, и считать до пяти.

Через полчаса под куполом утихомирились, Мик и Тина заснули сразу. Рене с Кирико долго пихались локтями через спальные мешки, пока их не растащили по углам. Най высветил себе кусочек пленки со стороны костра и почитывает. Андрей, прислонившись к упругому куполу, считает неторопливые язычки пламени: древние верили в очищающий огонь…

— Ой, как пупик болит! — прохныкал в катере Готлиб.

Андрей вскочил, порываясь бежать на помощь. Но опомнился. И уже не уселся, остался стоять, до побеления стиснув пальцы.

До чего же ему не везет! Угодить в Лагере под карантин. Нацелиться в самую уязвимую точку антенны. Отпрыгнуть в черт-те какие дебри. И в довершение всего — Готлиб… Почему не Най? Стоп! А что — Най? Ты бы его бросил? Нет? Или, думаешь, проще слечь самому? Послал бы их одних? Пошел бы в кустики помирать? Ах, тоже нет? Больше, вроде, и возможностей не остается… Понятно, легче всего сбегать к Маяку. Отсигналить передачу, вызвать помощь Тембре — и к катеру. И геройски сложить лапки на глазах Нино… «Здесь покоится… Он выполнил свой долг до конца!» Да только времени у тебя нет, дружок, бежать к собственному памятнику. Тебе отпущено пять дней, из коих два ты будешь кататься на животе и вопить от боли, благо в джунглях никто не услышит. А на шестой вместо ботинок тебе понадобятся две баночки с формалином. В катере даже панцирного скафандра нет. Не предусмотрено. Катер-то у тебя, дружок, разового действия. Как почтовая посылка…

— Да сделайте же что-нибудь! — вскрикнул Готлиб. — У меня так болит!..

Нино невнятно забубнила что-то ласковое, успокаивающее, но успокоить не могла ни малыша, ни Андрея. Наверное, самая чудовищная несправедливость — бессильно смотреть, как мучается ребенок. Что может он, Андрей, которому лишь через два дня исполнится шестнадцать? Он даже подойти не имеет права, он может приказывать себе только слушать…

Бедняга Нино! Одна. Обреченная. Это ты ее обрек, капитан… Не чувствуешь угрызений совести?