Непристойная страсть

Хотя Майкл предпочел бы остаться на веранде, посмотреть, как они будут вести себя в отсутствие сестры Лэнгтри, но ее предложение было, по сути дела, приказом, так что ему ничего не оставалось, как пройти за ней в палату.

Снаряжение, ранец и вещмешок лежали на кровати так, как он их оставил. Сложив руки на груди, сестра Лэнгтри стояла и смотрела, как он методично раскладывает свое имущество: сначала отстегнул небольшой пакет с провизией, затем на свет появилась допотопная зубная щетка, закопченный, но все равно бесценный кусочек мыла, табак, бритвенный прибор. Все это он аккуратно разместил в ящике тумбочки.

— А вы вообще-то имеете представление, куда попали? — спросила она.

— Знаете, сестра, — ответил он, — я видел немало ребят, у которых от джунглей мозги сдвинулись. А эти совсем другие. Но ведь это отделение тропических психозов?

— Да, — спокойно ответила она.

Майкл достал из ранца сначала туго свернутое одеяло вместе с подстилкой и раскатал их, затем носки, нижнее белье, полотенце, чистые рубашки и наконец шорты. Разбирая вещи, он продолжал говорить.

— Смешно, в пустыне дуреют раз в десять реже, чем в джунглях. Хотя это объясняется в общем-то довольно просто: в пустыне не чувствуешь, что ты окружен ею со всех сторон, пустыня не давит на тебя. Поэтому там намного легче жить.

— Отсюда и название болезни — тропический психоз. Состояние, возникающее у солдат в тропических джунглях, — она не сводила с него глаз. — В тумбочку положите только то, что вам постоянно нужно. Остальное закроем в шкафу. Ключ будет у меня, поэтому, если что-нибудь вам понадобится, крикнете… Они совсем не такие плохие, как кажутся.

— Они — отличные ребята, — легкая улыбка тронула уголки четко очерченного рта. Я побывал с психушках и переплетах почище.

— А вам не обидно?

Он выпрямился, держа в руках запасную пару ботинок, и посмотрел ей прямо в глаза.

— Война кончилась, сестра. Так или иначе, я скоро поеду домой, но сейчас я настолько сыт всем по горло, что мне безразлично, где дожидаться отправки, — он огляделся по сторонам. — В конце концов жизнь здесь куда приятнее, чем в военном лагере, да и климат получше, чем на Борнео. Господи, да я уже сто лет не спал в нормальной кровати. — Рука его потянулась к противомоскитной сетке, чтобы расправить складки. — Домашний уют в полном объеме. Даже мама присутствует. Чего же тут обижаться?

Замечание насчет мамы показалось ей достаточно колким, и она почувствовала себя уязвленной. Да как он смеет! Ну ничего, со временем он избавится от своего заблуждения.

Она продолжала допытываться.

— Однако странно! Не может быть, чтобы вы спокойно согласились с таким диагнозом. Я уверена, что вы совершенно нормальный.

Он пожал плечами и вернулся к прерванному занятию, вытаскивая теперь из мешка книги, которых, как показалось сестре Лэнгтри, было не меньше, чем одежды. Судя по всему, у него просто выдающиеся способности к упихиванию большого количества вещей в маленький объем.

— Думаю, — продолжал он, — я очень долго подчинялся всяким бессмысленным приказам, сестра. Поверьте, мое назначение в отделение для душевнобольных куда менее бессмысленно, чем многие из заданий, которые я должен был выполнять.

— Так вы признаете себя душевнобольным? Он беззвучно рассмеялся.

— Ну что вы! С моими мозгами все в порядке. Сестра Лэнгтри почувствовала, что совсем сбита с толку — это был первый случай в ее практике, когда ей совершенно нечего сказать. Но, увидев, что он снова занялся вещами, она сообразила, как ей быть дальше.

— Вот хорошо! У вас отличные сандалии. Совершенно не выношу стука ботинок по дощатому иолу, — она протянула руку к книгам, разбросанным по кровати. Большей частью современные американцы: Стейнбек, Фолкнер, Хемингуэй.

— А английских нет? — поинтересовалась она.

— Я не могу в них въехать, — отозвался он, собирая книги в стопку, чтобы положить их в тумбочку.

Опять явный, хотя и слабый отпор! Она подавила в себе чувство раздражения, которое показалось ей на этот раз совершенно естественным.

— Почему же?

— Просто это мир, которого я не знаю. К тому же с англичанами я последний раз встречался на Ближнем Востоке, так что английских книг мне купить было не у кого. А с янки у нас много общего.

Поскольку ее собственное книжное образование было исключительно английским и она даже ни разу не открывала ни одной книги американского автора, то ей показалось, что предмет разговора следует сменить, и снова вернулась к прерванной теме:

— Вы сказали, что сыты всем по горло и вам все равно, где ждать конца войны. Что вы имели в виду?

Он снова затянул шнур на мешке и поднял снаряжение и пустую сумку.

— Все вместе, — ответил он. — Это чудовищная жизнь.

Она опустила руки.

— А вам не страшно возвращаться домой? — спросила она, направляясь к шкафу.

— С какой стати?

Она открыла дверцу шкафа и отступила назад, чтобы он мог разложить вещи.

— Просто дело в том, что я заметила, как в последние месяцы с людьми стали происходить странные вещи — и не только с больными, но и среди моих коллег, — они начали бояться возвращения домой. Будто за все эти долгие годы войны у них полностью утратилось ощущение семейной близости, принадлежности кому-то и чему-то.

Покончив с вещами, он выпрямился и посмотрел на нее.

— Здесь — да, пожалуй, такое может быть. Это ведь тоже своего рода дом, и за то время, что люди живут здесь, они привыкают к этой жизни… А вы тоже боитесь возвращаться домой?

Сестра Лэнгтри моргнула.

— Нет… Думаю, нет, — медленно произнесла она и, улыбнувшись, добавила: — А ведь вы — ох! и непростой тип, правда?

Он широко заулыбался в ответ. Казалось, эта улыбка шла из самого сердца.

— Мне уж об этом не раз говорили, — ответил он.

— Скажете, если что-нибудь понадобится. Я ухожу с дежурства через несколько минут, но в семь я вернусь.

— Спасибо, сестра, все будет в порядке.

Она внимательно посмотрела на него и кивнула.

— Да, я тоже так думаю, — сказала она.

Глава 2

Наконец появился дневальный с ужином и теперь гремел посудой в комнате, приспособленной под кухню. Услышав шум, сестра Лэнгтри, уже совсем было собравшаяся пойти к себе в кабинет, передумала и зашла туда.

— Что у нас сегодня? — поинтересовалась она, выставляя тарелки из шкафа на стол.

Дневальный тяжело вздохнул.

— Должно быть, мясо с овощами, сестра.

— Овощей немного больше, чем мяса, а?

— И то и другое никудышное, я бы сказал. Но пудинг совсем неплох. Что-то вроде яблок, запеченных в тесте, а сверху такой золотистый сироп.

— Любой пудинг лучше, чем ничего, рядовой. Просто замечательно, как улучшился рацион питания за последние шесть месяцев.

— Ей-Богу, сестра! пылко поддакнул дневальный.

Сестра Лэнгтри совсем уже было повернулась к примусу, на котором она имела обыкновение разогревать еду, как вдруг краешком глаза заметила какое-то движение в ее кабинете. Она поставила тарелки на стол и, бесшумно ступая, вышла из столовой в коридор.

Около ее стола, пригнув голову, стоял Льюс. В руке он держал раскрытый конверт с бумагами Майкла.

— Немедленно положите!

Он повиновался, но совершенно спокойно, даже небрежно, как будто взял конверт случайно, проходя мимо. Если он и читал их, дело было уже сделано — она видела, что все бумаги благополучно пребывали на своем месте, внутри конверта. Но, как ни вглядывалась она в Льюса, ей так и не удалось ничего понять. В этом смысле с Льюсом всегда проблема: с ним никогда ни в чем невозможно быть уверенной, потому что он как бы обретался одновременно во многих плоскостях, так что и сам бы не смог с уверенностью определить, где кончается одна плоскость и начинается другая. Естественно, это означало, что он всегда мог уверить самого себя, что не сделал ничего, так сказать, не общепринятого. А ведь если подумать, то Льюс — настоящее воплощение мужчины, которому нет нужды в жизни что-то выслеживать или действовать исподтишка. Но только у него была другая история.