Страница 30 из 57
Я бы никогда не стала принуждать его к учёбе, но в то распроклятое время среднее образование было обязательным. Кроме того, были две няньки, ослеплённые любовью к Володе, и они спали и видели его большим учёным, не замечая того, что он совсем не приспособлен к реальной жизни. Законы государства и две насильницы давили на меня, а я давила на своего ребёнка. Зачем и для чего? Для какого такого "надо" можно так угнетать своего ребёнка? Откуда взялось это противоестественное явление, когда мать становится палачом своего ребёнка, обливаясь при этом слезами? Оно выросло из страха: во-первых, из страха перед глупыми бабами, одна из которых могла своими истериками подчинить себе кого угодно, другая без истерик была ещё настырнее, и обе при этом не брезговали никакими средствами; во-вторых, из страха перед законами нашего государства, выполнять которые надо было обязательно. Если надо всем иметь среднее образование – значит надо обязательно его иметь, даже если оно не нужно совсем. Так принято, так делают все, это нормально. А если кто то не хочет учиться и не учится, то это отклонение от нормы: это хулиган или… Только бы, только бы не заподозрили у сына, как и у его отца, шизофрению! Только бы не поставили на пожизненный учёт психиатры. Только бы не было этой ужасной четвёртой статьи в военном билете, иначе он будет таким же бесправным, как его отец, и любой сможет отправить его в психушку, лечение в которой даёт только временное улучшение и приводит к потере трудоспособности К тому же и нянька, как кликуша, стала ворожить: "Скоро, скоро увезёте его".
Я видела то, о чём не хотела знать. Я смотрела на сына глазами психиатра и видела те странности поведения, которые позволяют им поставить страшный диагноз. Приближался мой девятый вал, который накроет меня с головой и погрузит в вечную тьму. Нет, я не буду этого ждать, я не увижу вторично, как моего самого дорогого человека свяжут и отправят на принудительное лечение. Я приняла твёрдое решение: уйти из жизни, не дожидаясь повторной катастрофы. Для этого надо принять смертельную дозу фенобарбитала. Сразу такую дозу достать было невозможно, и я потихоньку стала выписывать и получать по рецептам, оформленных на других лиц, снотворные таблетки. С этими рецептами, чтобы меня не заподозрили, я ездила на другой конец города, где меня не знали. Я успела накопить только треть необходимой дозы, когда у Володи начались выраженные расстройства поведения: он отказался стричь волосы, стал прогуливать школу, сыпал мне битое стекло в суп, сикал в чайник, запустил в мою голову шахматную доску. Мне нужно было обращаться или в милицию, чтобы с ним серьёзно поговорили, или к психиатру, так как жить с ним стало опасно. Я осознанно выбрала третий путь. Я взяла резиновый жгут, чтобы не повредить сыну кости, и впервые в жизни выпорола его очень сильно. Я делала это без злобы, совершенно спокойно, как будто посуду мыла: очень не хочется, но надо. Я хлестала его изо всех своих сил примерно полторы минуты. При этом я говорила: "Это тебе за прогулы, это – за склянки в супе", и т. д. Перечислив всё, я сказала безо всяких эмоций, что сейчас убью его, потому что таким, как он, жить на земле нельзя. С каждым ударом выражение его лица менялось – из дурашливого и наглого оно стало сначала испуганным, затем осознанным и умным. С него слетела вся спесь. Он стал искренне раскаиваться, молить о прощении и давал обещание исправиться. После я увидела, что всё тело его было покрыто багровыми полосами, он стал полосатым, как зебра. Я знала, что совершила преступление, и за это няня с мамой меня растерзают на части. Но удивительно то, что Вова даже не пожаловался, и не вспоминал это много лет, как будто ничего не было. Он мгновенно излечился от дури безо всяких лекарств. Страх смерти преобразил его, он стал послушным, дисциплинированным. Но я знала, что это Пиррова победа. По словам Макаренко, я расписалась в бессилии на спине ребёнка. Я знала, что это явление временное, держится только на страхе, и когда он станет сильнее меня, он обязательно отомстит. Но это потом, а мне бы только дотянуть его до окончания школы, и больше я никогда не вмешаюсь в его жизнь – пусть делает, что хочет. Если няне и бабушке нужно его высшее образование, то пусть они и попробуют заставить его учится дальше.
Я обдумала дальнейшую судьбу сына. Необходимо устроить его на работу, где нет контактов с людьми. В школе обучали двум профессиям, девочек – прядильщицами, мальчиков – ткачами. Мне никто не мешал, и я быстро привила сыну любовь к ткацкому ремеслу, зная, что в институте он учиться не сможет, несмотря на отличные оценки по многим предметам. В Москве не будет матери жандарма, и некому будет принуждать к учёбе, а сам Володя управлять своими желаниями не мог. А в ткацком производстве к работе его принуждали бы непрерывно работающие станки. С такой работой справится любой, была бы совесть, а совесть у него была.
Чтобы как-то окончить десятый класс, я воспользовалась его стремлением к славе и предложила ему учиться в заочной физико-технической школе при МФТИ, которую он окончил с отличными оценками по физике и математике ‹http:atheist4.narod.rudocumentsfizmat.jpg›. Заодно он окончил и десятый класс. Поступал в МФТИ, но не прошёл по конкурсу, так как поступал на тот факультет, на который был самый большой конкурс. Володе дали два направления: в Рязанский радиотехнический и в Ленинградский кибернетический институты, в которые его взяли бы без экзаменов. Но он решил учиться только в Москве.
11. Не годен с исключением с учёта.
После серьёзноё подготовки в Московской физико-математической школе Володя легко сдал экзамены в Московский институт электронной техники. Однако учебники, связанные верёвочкой в стопку, так и пролежали нераскрытыми. Очки он не носил, поэтому не видел ни объявлений, ни того, что пишут на доске, и ничего не знал. С однокурсниками отношения были односторонними: они просили решать за них задачи, он выполнял их задания, чтобы показать своё превосходство, похвалиться своими знаниями, а свои задания игнорировал. В Москве никого не было, кто бы хвалил его за выполнение своих задач, а за выполнение чужих он получал славу, которую он очень любил. Она подтверждала формулу: "Ты у нас лучше всех". В результате этого к сдаче экзаменов в зимнюю сессию его не допустили, так как он не сдал шесть зачётов. Он пытался их сдать в последний день, но в каждый кабинет были очереди, и он не успел. Встал вопрос об отчислении, но простили на первый раз. Он обещал исправить свои ошибки, не пропускать лекции, взяться за учёбу, вступить в комсомол, но не смог, так как у него отсутствовала воля, а насильницы сволочи-матери, врага Љ1, рядом не было. Он мог только плыть по пути своих желаний, как щепка по реке. Он делал всегда то, что хотел, так как только в этом случае ему было хорошо. Установка любящих нянек "было бы тебе хорошо", как парус на ветру, несла его к краху всей жизни, губила все природные таланты.
Чтобы ему было хорошо, он каждую неделю ездил к Любе, Любушке своей, в Заречный, опаздывая по понедельникам на занятия. Обе бабушки изнемогали под тяжким бременем, оплачивая дорогую частную квартиру, (в общежитии с мальчиком в одной комнате он жить не смог), давали деньги на проезд в поезде и по два рубля на каждый день, чтобы Володя хорошо питался. Но он ел только один батон за 13 копеек, а на остальные деньги покупал Любе дорогие подарки и апельсины, сыр, колбасу, которые было невозможно купить в нашем районе. Все предупреждали Владимира, что его выгонят из института, но он, как всегда, никого не слушал, а жил своим умом и верил только тому, в чём убедится на опыте. Зная, какого поведения Люба, ему говорили, что не подарки надо ей возить, а трахнуть её. А он даже не поцеловал её ни разу и кайфовал от общения с ней, то есть он жил подобно тутовому шелкопряду в своём коконе, сотканном из иллюзий и фантазий. Весной по той же причине его снова не допустили к экзаменам и отчислили за неуспеваемость. Няня, будучи не в силах уговорить Володю, уговаривала Любу, стыдила за то, что та берёт подарки, и просила не отвлекать его от учёбы. Люба бросила Володю, сказав ему на прощанье: "Хоть золотом осыпь – а мне тебя не надо".