Страница 1 из 45
Михаил Грешнов
СНЫ НАД БАЙКАЛОМ (сборник)
СЕЗАМ, ОТКРОЙСЯ!
— Спелеологи — народ неразговорчивый. Это не случайно, поверьте мне. Под землей надо слушать. Очень чутко и внимательно слушать. И совсем немного разговаривать.
Руки Гарая двигаются неторопливо. Это я заметил: спелеологи неторопливы.
— Жаль, что нельзя видеть, — продолжает он. — Не говорю об инфравидении в тепловом поле — есть такие приборы, даже очки. Но через них видишь то же, что и в луче фонаря: сталактиты, скалы и ниши. Только все это хуже, чем с фонарем. Я имею в виду другое видение — шестое, может быть, десятое чувство.
— Есть такое? — спрашиваю Гарая.
Прежде чем ответить, спелеолог тщательно приглаживает выравненный свернутый шнур, откладывает моток в сторону:
— Есть.
О Гарае мне уже рассказали. Не только что он опытный спелеолог, надежный товарищ. Сказали, что он знает музыку Земли. Странно, не правда ли — музыку Земли? Уверяли, что он раздвигает скалы. Привели случай. Группа Козицкого — четверо надежных парней пропала в уральских пещерах, исчезла. Пообещали вернуться через четыре дня. И канули. Прошло пять дней, шесть, от группы ни слуху, ни духу. На седьмой день по их следу вышли спасатели. Но след затерялся в мелких озерах, ручьях. Привлекли к поиску исследователей из другого лагеря, в их числе Гарая. Спустился он в подземелье на восьмой день.
— Вот что, — сказал участникам своей тройки, поднимитесь-ка вы наверх. Оставьте меня послушать.
— Одного?..
— Одного.
Наверно, это у Гарая звучало. Как небольшое «Есть», потрясшее меня, столько в нем было силы.
Ребята ушли. Получили взбучку от штаба — у спасателей всегда организуется штаб. Чуть ли не тотчас их повернули обратно. Переспать, однако, на поверхности разрешили, чтобы вышли утром с новыми силами.
А наутро Гарай привел четверку Козицкого.
— Как ты их нашел?..
Не их прежде всего, — ответил Гарай, — ход нашел в скалах.
Козицкий клялся, что никакого хода не было. Они же не дети, у них четыре пары глаз!
Так и пошло: Гарай раздвигает скалы.
А насчет музыки — этот вопрос интересует меня. Он привел меня в лагерь спелеологов. И ведет с Гарaeм в пещеру.
Лагерь расположен в Бамбаках, на Малой Лабе.
Над рекой это невысоко — в семистах метрах. Здесь еще лиственные леса: буковые, грушевые. Выше над ними ельник. А над головой синь.
Пещера тут же, выходит из скалы на поляну.
В прошлом году ее осматривал Павел Никанорович Ветров. В этом году он привел с собой три звена спелеологов исследовать лабиринт. Пещера разветвляется под горами, тянется километров на двадцать. Имеет один или несколько выходов. Собаки, по словам старожилов, попавшие в подземелье, объявлялись по ту сторону гор в леспромхозе. Переходы и выходы надо исследовать. Но не только это привело Ветрова вторично к пещере. На Бамбаках работают буровики. Скважины дадут больший эффект, если объединить работу буровиков с геологическими исследованиями через пещеры. Ветров добился связи с буровиками. Их инженер, Санкин Дмитрий Петрович, сейчас, перед исследованием подземелья, намечает с руководителем спелеологов план работы:
— Вопрос в том, на какую глубину уходят пещеры. Нам ведь нужна глубина, Павел Никанорович.
— Километра на два, — отвечает ему Ветров.
— Два километра, конечно, значимость. — Санкин делает пометку в блокноте.
— А вот образцы. — Ветров достает из угла палатки баул, открывает крышку.
Образцы он собрал, когда у него зародилась мысль об объединении работы буровиков со спелеологией. Места, где собраны образцы, Ветров нанес на карту. Карту показал буровикам. Это и привело к тому, что Санкин сидит у него в палатке.
Инженер заинтересован, берет из баула сколки породы — коричневый, красный.
— Железо, — говорит он, — хром…
— Да, — подтверждает Ветров, — вот сурьма… Несколько минут Санкин перебирает содержимое чемодана.
— Павел Никанорович, — неожиданно говори г он, — скольких трудов стоило вам достать эти образцы?
За словами инженера скрывается другой смысл.
Санкин никогда не был в пещерах. Услышав о двадцатикилометровой длине, он призадумался. Одно дело двадцать километров на поверхности, другое — во тьме подземелий. Это, говоря осторожно, может смутить любого. Ветров понимает, в чем дело, отвечает, стараясь не усилить тревогу Санкина:
— Требуется, конечно, навык. Физическая закалка. Ну и осторожность, понятно. — И чтобы окончательно рассеять тревогу Санкина, говорит: — Пойдемте в тройке со мной.
У меня тоже особых навыков не было. Прогулки в Кунгурской пещере на Урале, в Кристальной в Подо лии почти не в счет. На Кавказ меня привело знакомство с Ветровым. В Одесской филармонии случайно мы оказались в двери при выходе из вестибюля одновременно. «Я вас узнал, — сказал Ветров, — играете на органе». — «Да, — ответил я, — а вы музыкант?» «Спелеолог». В завязавшемся разговоре я признался, что бывал в уральских пещерах, в Подолии. «Имеете интерес? — спросил Ветров. Предложил мне поехать на Кавказ: — Познакомлю с интересным человеком. Он умеет слушать музыку Земли». — «Музыку Земли?..»
Так я оказался в палатке с Гараем.
Мне рассказали о его замкнутости, резкости суждений, о любви к одиночным походам. Глядя на его плечи в сажень, квадратное туловище, на туго сжатые губы, можно лишь утвердиться в его замкнутости, суровости. Слова о том, что спелеологи народ неразговорчивый и под землей надо больше слушать, чем говорить, тоже штрих, подчеркивающий характер Гарая. Он и здесь намеревался идти один. Как только не навязывал меня Ветров-ему в напарники:
— Тренированный, молчаливый. Музыкант…
При этом Гарай перевел взгляд с моего лица на руки. А я испугался: руки у меня ничего не знают, кроме органных клавишей.
— Бывал в двух пещерах, — продолжал Ветров.
Гарай все еще смотрел на мои руки. «Не возьмет, уверился я. — А музыка Земли?..»
Но тут я сам решил постоять за себя:
— Ничего, Генрих Артемьевич, что руки такие, сказал я. — Испытайте их в деле.
— Испытаю, — пообещал Гарай и этим дал согласие взять меня с собой в пару.
Что, собственно, мне надо в кавказском походе»-* Убить отпуск? Сделать экскурсию? «Много ездите, Гальский, — упрекнул меня дирижер оркестра. — Не растеряйте талант». А я не могу усидеть на месте. Меня интересуют Урал и Байкал, на БАМе я был с концертом. Люди меня интересуют. Тайны. Гарай. Может быть, это от молодости?
Может, от молодости не спится?..
Поднимаюсь, выхожу из палатки. Луны еще нет, она взойдет перед утром. Долина внизу темна, как омут.
И еще она похожа на чашу, окаймленную выщербленным контуром гор. С уступа, на котором расположен бивак, реки не видно. Ее немного слышно, совсем чутьчуть: тягучий спокойный шум. Взлаял шакал. Подхватил другой — то ли плач, то ли смех, неожиданно музыкальный. Звезды зеленые, синие. Близкие. Можно достать любую. Можно переставить местами. Но лучше глядеть на них. Наверно, это мне и нужно в походе.
И еще музыка. Я готов видеть ее в мерцании неба.
За хребтами на юге идет гроза. Но грома не слышно. Зарницы пробегают по горизонту, чуть приглушая звезды. Это похоже на переливчатое стаккато. Неново, конечно, связывать свет и музыку. Музыки и так много. Ухнула выпь. Отозвались шакалы. И, сменяя тональность, как звучание струн под ударами молоточков, мерцают звезды.