Раковина Девы

20. Сабина -

Я ее увидел впервые в мечети, с платком на голове она пришла молиться.

Стрельнув меня большими глазками, отошла прочь, за большое тутовое дерево.

После омовения я спустился вниз, к бугру, это все происходит во дворе мечети, где скопилось много верующих.

Она уже надела очки, они ей подходили. Стояла у больших черных чанов, облокотилась к серому каменному выступу, говорила на мобильнике.

Решительно подойдя к ней, выпалил:

– Девушка, я хочу проверить свой телефон, вы могли бы набрать мой номер? – я виновато улыбнулся.

– Хорошо, скажите номер, – тихо ответила.

Но я чувствую, у нее застыли пятки от ужаса, все внутри похолодело. Она ждала меня.

Вот так мы познакомились, это было конечно не эстетично, но факт.

Стали встречаться.

Как правило, встречи происходили у нее дома. Она распускала длинные волосы, задумчиво смотрела вдаль. Сексапильная, как Венера или Даная.

Однажды в таком вот состоянии я подсел перед ней на коленки.

Она закинула ногу на ногу, аппетитные ножки, я стал массировать пальчики ее ног.

Ее ножки были вкусные, неожиданно для нее я засунул ее ножку себе в рот, стал сосать ее пальчики с ярко лакированными красным цветом ногтями.

Она вздрогнула, с губ ее сорвался едва слышный стон.

Ножки Сабины были как у мадмуазель, нежные, не огрубели, не деформированы, время их не тронуло, Сабине было не 27 лет, а 15.

В процессе общения я понял, что она часто попадала в депрессию, потому и ударилась в религию. Такое ощущение, будто она была изломана судьбой.

Но она была дико сексуальной с аристократической попкой.

Почти всегда я с ней проделывал одни те же манипуляции.

Мы усаживались на диван после чашки крепкого чая, мои ладони скользили по ее попке, захватывая все большую площадь и временами переходя на упругие бедра.

Трусики мешали, я избавил от них девушку, для чего она послушно поочередно приподняла ноги.

Затем дотрагивался до самого сокровенного девичьего тайника. Он был мягким как тесто.

Поглаживая святая святых, я по миллиметру приникал все дальше, мои пальцы, скользя по миниатюрной ложбине, оказывались все глубже в приятном плену.

Потом основной гвоздь любого шоу: я входил в ее жаркую долину любви и проворно забегал по всей ее длине, то пытаясь проникнуть в самые глубины, то выныривая из пучины страсти и надавливая кончиком на взбухшую миниатюрную мягкую сопку.

Потом скидывал с себя остатки одежды, я переворачивал ее на животик, хватал ее за мягкие полушария, мгновенно вонзился в лощину, совсем ненадолго оставленную без ласки.

Не встретил никаких препятствий, словно упал в яму. Пришлось слегка крутить ее внутри любовного грота, чтобы ощутить всю прелесть скольжения по стенкам.

Она тяжело задышала, несколько раз с силой дернулась навстречу мне, словно желая, чтобы ее пронзило насквозь, а потом застонала – нежно и протяжно. Ее голос звучал ангельской музыкой, будто азан моллы, который воспевал молитву.

Живой гейзер начал бурное извержение, а я, плотно прижав к себе девичьи бедра, стиснул зубы, пытаясь сдержать нечленораздельное страстное мычание.

Далее еще лучше.

Мы усаживались за стол, Сабина накрывала на стол всякие пирожные и бублики, горячий чай, мы с ней начинали философствовать.

– Знаешь, Сабина, в религии нет свободного выбора, разве нет?

Искони религия принималась царями и ханами или с помощью меча. Не было свободного выбора. Не (!) было!

– Тебе надо изучать истории религии, а то действительно у тебя будет о ней смутное представление и пустой звук, – запивала она дымящийся чай. – Основа всех религий и священных писаний сводятся к одной лишь великой фразе, написанной в одной из Сур Корана. Она гласит:

"И кто сделал на вес пылинки добра, увидит его,

И кто сделал на вес пылинки зла, увидит его".

Все носит характер бумеранга, все в жизни возвращается.

– Да, глубоко и мудро. Как говорится, кому больше дано – с того и спрос, – сказав это, закурил сигарой.

По комнате прошелся терпкий дым табака.

И вдруг Сабина как бы проснулась, тряхнув головой, понесла длинную тираду.

– Никто не сомневается в той истине, что вещь, находящаяся в состоянии покоя, навсегда остается в этом состоянии, если ничто другое не будет двигать ее; но не так легко соглашаются с тем, что вещь, находящаяся в состоянии движения, всегда будет в движении, если ничто другое не остановит ее, хотя основание в первом и во втором случае одно и то же (а именно, что ни одна вещь не может сама менять свое состояние). Объясняется это тем, что люди судят по себе не только о других людях, но и о всех других вещах, и так как после движения они чувствуют боль и усталость, то полагают, что всякая вещь устает от движения и ищет по собственному влечению отдых; при этом рассуждающие так не спрашивают себя, не есть ли само это желание покоя, которое они в себе находят, лишь другое движение.

Исходя из только что указанных соображений, схоластики говорят, что тяжелые тела падают вниз из стремления к покою и из желания сохранить свою природу в таком месте, которое наиболее пригодно для них, и, таким образом, бессмысленно приписывают неодушевленным вещам стремление и знание того, что пригодно для их сохранения (знание большее, чем то, которым обладает человек).

Раз тело находится в движении, оно будет двигаться (если что-нибудь не помешает этому) вечно, и, что бы ни препятствовало этому движению, оно прекратит его не мгновенно, а лишь в определенный промежуток времени и постепенно.

Подобно тому как мы наблюдаем в воде, что волны продолжают еще катиться долгое время, хотя ветер уже стих, то же самое бывает с тем движением, которое производится во внутренних частях человека, когда он видит наяву, когда ему снится и т. д.

Ибо, после того как объект удален или глаза закрыты, мы все еще удерживаем образ виденной вещи, хотя и более смутно, чем когда мы ее видим. Именно это римляне называют воображением – от образа, полученного при зрении, применяя это слово, хотя и неправильно, ко всем другим ощущениям. Но греки называют это фантазией, что означает призрак и что применимо как к одному, так и к другому ощущению.

Воображение есть поэтому лишь ослабленное ощущение и присуще людям и многим другим живым существам как во сне, так и наяву.

21. Алена

У нее супруг был парализован. Лежал в соседней комнате, ныл, скулил от боли, звал свою женушку – Аленушку, чтоб она принесла ему чаю, а я в это время удовлетворял ее, заменяя его самого в этом деле.

Алена попалась мне в молодости, мне было 24 года, я был голоден на баб, сейчас я на Алену не взглянул бы даже за деньги. Но, что было, было. Я учил ее водить машину, вместе кушали, пили. Встречался у нее же дома. Внутри квартиры Алены царила скромная чистота: истрепавшиеся до нитей основы паласа и традиционная кружевная занавесочка на телевизоре из середины прошлого века.

Теперь о самой Алене.

Высокая русская баба, типичная русачка, голубые глаза, песочно-светлые пряди рассыпались блестящей волной по голым плечам, окутав ее почти до пояса.

Жемчужно – серые чулочки, длинноногая, крепкие стоячие грудки выбросили вверх красные, как октябрьские флажки, соски.

Очень редкие и светлые завитки на лобке, садилась на диван, аккуратно освобождалась от колготок, сбрасывала их на палас, через пару секунд туда следовали ее белые трусики.

Когда я входил в нее своим твердокаменным органом, глаза у нее округлялись, расширялись, как лепестки тюльпана, лицо горело как факел, член медленно скользил в ее ложбине.

– Уф! Уф-ф-ф! – кричала она.

При каждом смачном ударе моего живота о лобок Алены, ее мягкие груди упруго покачивались, а соски терлись о грубый ворс моей груди.