Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 6 из 17

– Даже я никогда не отваживался на это, – сказал Линд с трагической ухмылкой – смеяться иначе он не умел.

– Если когда-нибудь надумаете, пригласите меня специальным консультантом. Это первичное зло, чистое злое начало. Детям и в самом деле доставляет удовольствие причинять боль. Люди сентиментальные называют это невинностью. Дети нашего городка мучили меня с того времени, как я себя помню. Моя мать сделала что-то такое (я так никогда и не узнал – что), за что почти весь город ее ненавидел. Детям это было известно, а потому они вполне закономерно ненавидели и мучили меня. Они говорили, что моя мать блядница – так у нас произносили «блудница», – и мучили меня с виртуозностью, которая у них ни в чем больше не проявлялась. Если я начинал плакать, кто-нибудь из них мог сказать: «Ладно, оставьте парнишку, он-то чем виноват, если у него мать блядница». О, я думаю, эти маленькие умники давно уже стали заправилами в нашем городишке. Но вскоре я решил, что больше плакать не буду.

И дело было не в том, что я закалился. Просто я свыкся со своим жалким положением. И дело было не в том, что я возненавидел их… тогда еще – нет. Ненавидеть их я научился позднее. В то время я просто пришел к выводу, что дети другими и не могут быть. Этот мир был враждебен ко мне, но я не знал почему.

Итак, я продолжал корпеть над семьдесят девятым псалмом. «Не помяни нам грехов наших предков; скоро да претворят нас щедроты Твои; ибо мы весьма истощены». Но как только я оказывался на школьном дворе, мне непременно поминали грехи моих предков. Щедроты Господа никогда не доходили до дептфордского школьного двора. А я был, несомненно, весьма истощен[17], потому что весь этот кошмар должен был начаться заново в следующий вторник.

Дойдя со мной до этого места, сатана направил меня на тропу, ведущую в ад. Я знал, где в доме хранились деньги, – это была какая-то мелочь на тот случай, если зайдет булочник или молочник. Под самым носом у моей матери (привязанная веревкой к кольцу, вделанному отцом в стену, она сидела на стуле и смотрела в никуда) я украл пятнадцать центов. Я сделал это нарочито, на виду у нее, чтобы она подумала, будто я должен заплатить рассыльному. Потом я понесся на ярмарку, а сердце мое было исполнено жуткой радости. Я совершал грех, но, Господи, каким же восхитительным было это освобождение!

Я наслаждался ярмарочными развлечениями, как гурман, вкушающий деликатесы на пиру. Начал я с самого простого и наименее интересного – с выставки изделий Женского кружка, где можно было увидеть маринады, консервированные фрукты, салфетки, домашнюю выпечку и вышивку. Затем шла скотина: огромные ломовые лошади, коровы с гигантским выменем, племенной бык (хотя близко к нему я и не подошел, потому что около него вертелись ребята из школы – они хихикали и распалялись, глядя на его гигантские яйца), непривычно чистые свиньи и глупая птица – белый виандот, орпингтон и великолепная кохинхинка[18], принадлежащая миссис Форрестер, а в углу джентльмен из департамента сельского хозяйства демонстрировал, как проверять куриные яйца просвечиванием.

Удовольствие становилось воистину безграничным. Я с трепетом и не без опаски разглядывал экспонаты выставки, привезенной из ближайшей индейской резервации. Мужчины с морщинистыми, табачного цвета лицами сидели за стендом и вроде бы даже и не предлагали вам купить тонкие прогулочные трости с резными, расписными рукоятками. Их женщины – такие же молчаливые и неподвижные, как и мужчины, – демонстрировали самые разнообразные шкатулочки из аирного корня, отделанные бусинами или крашеными иглами дикобраза. Но эти местные кустарные изделия, хотя и обладали некоторыми достоинствами, привлекали меня гораздо меньше, чем всякий привозной хлам в киоске. В этом киоске продавались ярко разукрашенные целлулоидные волчки, пупсики в ярких юбочках, натянутых на выпученные животики, будильники с двумя звоночками для тех, кого не добудиться, и великолепные красные или синие хлыстики. Как мне хотелось иметь такой хлыстик! Но они стоили по четверть доллара за штуку, а потому были для меня недосягаемы.

Но не все земные радости ярмарки были мне недоступны. После долгих колебаний я потратил пять из моих неправедным путем добытых центов на большой бумажный фунтик с сахарной ватой – яство, которого я не видел прежде. Сладость эта была словно пустая, во рту у меня все слиплось и сделалось сухо, но это было роскошью, а в моей жизни до этого никаких роскошеств не водилось.

Потом, после долгих и мучительных колебаний, я выложил еще пять центов на карусель. С особым тщанием выбрал себе скакуна – замечательного, серого в яблоках, с раздувающимися ноздрями, то великолепно вздымающегося на дыбы, то опускающегося на своем медном шесте. Мне он казался похожим на коня из книги Иова, который при трубном звуке издает голос: «Гу! Гу!»[19] В полном самозабвении я скакал на нем в течение ста восьмидесяти секунд и спешился, только когда меня прогнал специально для этих целей приставленный человек, который приглядывал за забывшимися наездниками вроде меня.

Но и это было всего лишь прелюдией к тому, что, насколько я знал, представляло собой венец ярмарки. А венцом был «Мир чудес» Уонлесса – удовольствие, которого мой отец ни за что бы мне не разрешил. По его мнению, любые представления были воплощением крайнего зла, а от этого представления – я еще и внутрь-то не успел зайти – у меня все так и обмирало.

Шатер казался мне огромным; снаружи на подмостках располагались большие, написанные маслом картины тех чудес, что ждали вас внутри. Женщина-толстуха, необъятная и розовая, рядом с которой даже самые крупные свиньи из сельскохозяйственного павильона казались заморышами. Человек, глотающий огонь. Силач, который будет бороться с любым, кто осмелится выйти против него. Чудо природы – полумужчина-полуженщина. Недостающее звено – одно это стоило больше входного билета, так как было в высшей степени познавательно, служа наглядной иллюстрацией тому, что представлял собой человек, прежде чем решил обосноваться в таких местах, как Дептфорд. На помосте рядом с шатром разодетый в пух и прах зазывала криком извещал зрителей о том, что они увидят внутри. Это было в те дни, когда еще не знали микрофонов, а потому он хрипловато орал в мегафон. Рядом с ним стоял глотатель огня, держа около своего рта горящий факел. «Вы увидите Молцу, человека, который ест только горячее», – кричал человек в роскошной одежде, а немногие стоявшие вокруг дептфордцы робко посмеивались. «Вы увидите профессора Спенсера, который родился без рук, но пишет ногой так, как не умеют писать ваши школьные учителя. А еще в этом шатре величайшее физиологическое чудо нашей эпохи – Андро, итальянский аристократ, который равно принадлежит обоим полам. Судите сами – на одной стороне лица он бреет себе бакенбарду, а другая нежна, как персик. Чудо человеческой природы, подтвержденное врачами и учеными мужами из Йеля, Гарварда и Колумбии. Любой местный доктор, желающий обследовать это величайшее из чудес, может условиться о встрече, которая состоится в моем присутствии после представления сегодня вечером».

Но я не очень внимательно слушал человека в шикарной одежде, потому что мои глаза были прикованы к другой фигуре на подмостках – этот второй совершал чудеса с колодами карт. Он раскручивал их движением руки, и они трепетали в воздухе, словно необыкновенные ленты, а потом возвращались – мне казалось, по какому-то волшебству – ему в руки. Он раскрывал их веером. Они перепрыгивали у него из ладони в ладонь, делая мертвую петлю. Человек в роскошной одежде представил его как волшебника Виллара, несомненно, величайшего манипулятора в мире, ненадолго отпущенного на гастроли нью-йоркским театром «Палас».

Виллар был высок, но казался еще выше, так как носил костюм из тех, что тогда называли змеиными – с темными и светлыми извивающимися линиями по всей длине. На нем была жемчужно-серая жесткая шляпа – такие назывались «котелок», а в Дептфорде были известны только как часть воскресного одеяния докторов и других важных лиц. Он был самой элегантной персоной, каких мне доводилось до этого видеть, а его тонкое неулыбчивое лицо говорило мне о захватывающих тайнах. Я не мог отвести от него глаза и не пытался смирить свое жгучее желание узнать эти тайны. Понимаете, я ведь тоже был фокусником. Я потихоньку продолжал упражняться, проделывая те несколько элементарных движений и трюков, которым меня научил Рамзи, прежде чем отец пресек это обучение. Я всей душой жаждал узнать то, что было известно Виллару. Как лань желает к потокам воды[20], так и моя богохульная душа желала к волшебнику. А самым невероятным было то, что хотя перед шатром собралось человек пятнадцать или двадцать, он, казалось, чаще, чем на других, посматривал на меня, а один раз, я готов был поклясться, он мне подмигнул!

17

А я был, несомненно, весьма истощен… – В английском переводе этого псалма русскому «мы весьма истощены» соответствует «мы весьма унижены» (we are brought very low).

18

…белый виандот, орпингтон и великолепная кохинхинка… – американские породы кур.

19

…который при трубном звуке издает голос: – «Гу! Гу!» – из книги Иова 39:25.

20

Как лань желает к потокам воды… – из псалма 41:2: «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже!»