Мир чудес

«Я тебе все покажу. Ты мне только время дай. Чуточку времени, и я тебе все покажу. Малыш, ты в картах чего понимаешь?» Ничто не заставило бы меня признаться, что понимаю. Рамзи показал мне несколько карточных фокусов, но когда об этом узнал отец, он меня отлупил так, как может отлупить своего сына лишь ярый баптист, узнавший, что он балуется с этим изобретением дьявола. Мне в задницу надолго вбили мысль о том, что карты не для меня. Я даже подумать не успел, как отрекся от всяких знаний о картах. И тем не менее, как только я это сказал, у меня в памяти всплыли четыре масти и способы заставить карты танцевать.

Виллара мое невежество ничуть не огорчило. Он загорелся новым делом с энтузиазмом настоящего циркача. Но Гас одолевали сомнения.

«Ты мне дай один денек, Гас, – сказал Виллар. – Только одно это воскресенье, и я тебе покажу, что можно сделать. Я его научу. Вот увидишь. Мы это прямо здесь сделаем».

Так я стал душой Абдуллы и попал в долгое рабство к иллюзионному искусству.

Мы приступили сразу же. Гас заторопилась по делам, которые у нее никогда не переводились, но Чарли остался, и вместе с Вилларом они затеяли стягивать одно полотнище брезента за другим с какой-то вещи в дальнем углу вагона – единственной, которую не тронули грузчики, вытаскивая реквизит для понедельничного представления. Я не знал, что это такое, но именно там я провел в заточении столько невыносимых, голодных часов.

Когда эту штуку вытащили из угла и сбросили с нее брезент, оказалось, что ничего уродливее, ничего оскорбительнее для глаз (я и теперь так считаю) я в жизни не видел. Вы, господа, знаете, как я всегда разборчив во всем, что касается реквизита. Глупцы считали, что в этом нет никакой необходимости, но я потратил немало денег на то, чтобы вещи рядом со мной на сцене были красивыми и изящными. В этом я похож на Робера-Гудена, который тоже считал, что ему и его публике нужно только все лучшее. Может быть, в известной мере эта привередливость началась с моей ненависти к той гнусной фигуре, которую они называли Абдуллой.

Абдулла изображал отдаленное подобие китайца, сидящего со скрещенными ногами на сундуке. Начать с того, что имя было выбрано абсолютно неверно. С какой стати называть китайца Абдуллой? Но и все остальное в этой фигуре было столь же топорным и неуместным. Одет он был в какую-то грязную сатиновую тряпку, из которой торчала аляповатая голова из папье-маше с уродливой физиономией, нарочито косыми глазами, отвислыми усами и желтыми клыками, нависавшими над нижней губой. Сия фигура могла бы стать причиной международного скандала, объявись в тех краях китайский посол. В Абдулле воплотились все высокомерие и презрение, с которыми невежественные люди относятся ко всему чужому, иностранному.

Лакированный сундук, на котором сидел этот монстр, был исполнен в том же ключе. На нем был намалеван дракон, а вернее, чье-то идиотское представление о драконе – страшное и в то же время умильное чудище, ядовито-красное на черном фоне, усыпанное дешевыми золотыми блестками.

Ни Виллар, ни Чарли не объяснили мне, что это такое и при чем тут я. Но я уже успел привыкнуть к тому, что на меня не обращают внимания, и мне это даже нравилось. Весь мой опыт говорил: если тебя замечают, значит, жди неприятностей. Мне было сказано лишь, что я должен сидеть в этой штуке и управлять ею, а урок мой начался, как только с Абдуллы сняли брезент.

Еще раз, но только теперь при свете дня и хоть немного понимая, что делаю, я забрался в сундук с задней стороны, а оттуда, как в старину трубочист по дымоходу, вскарабкался внутрь самой фигуры, где была маленькая полочка, на которую можно было сесть, свесив ноги. Но этим мои функции не исчерпывались. Когда я пробрался на место, Виллар открыл несколько дверок в передней части сундука, потом повернул все сооружение на приделанных к его днищу колесиках и открыл дверку сзади. Зрители могли видеть колесики, шестеренки, пружинки и прочую механику, а когда Виллар дергал рычаг, все это начинало убедительно двигаться. Секрет состоял в том, что механизмы эти были фальшивыми и располагались перед полированными стальными зеркалами, отчего возникало впечатление, будто они заполняют собой все пространство сундука под фигурой Абдуллы, тогда как на самом деле там оставалось достаточно места, чтобы, если понадобится, вместить невысокого человека. Это было нужно, когда Виллар закрывал все дверки в сундуке и раздвигал полы одеяния Абдуллы, чтобы убедить зрителей: внутри фигуры нет ничего, только пружины и шестеренки. Тогда я должен был нырять в потайное отделение за зеркалами в сундуке, чтобы меня не было видно. После демонстрации механической начинки Абдуллы я снова забирался внутрь фигуры, отодвигал фальшивые механизмы – они для этого крепились на шарнирах – и готовился привести Абдуллу в действие.

Виллар и Чарли обходились со мной как с непроходимым тупицей, но Господь свидетель: я вовсе не был глуп. Однако я решил, что уж лучше мне вначале не быть слишком умным. Поступил так я неосознанно – чистая интуиция. Они достали колоду карт и принялись старательно втолковывать мне, что такое масть и достоинство. Задача Абдуллы состояла в том, чтобы играть в простейшую карточную игру с любым добровольцем из публики, пожелавшим испытать свою удачу. Этот зритель – Виллар называл его Простофиля – тасовал и снимал колоду, которая лежала на маленьком подносе на коленях Абдуллы. Потом Простофиля вытаскивал карту и клал ее на поднос рубашкой кверху. В этот момент Виллар дергал за рычаг сбоку у Абдуллы, и тогда из недр фигуры доносились жужжанье и щелканье; на самом деле жужжал и щелкал я, вернее, нажимал левой ногой на специальную педаль. В это же время я должен был рассмотреть, какую карту вытащил Простофиля, – что не составляло особого труда, поскольку он клал ее на экран из орнаментированного стекла, и мне все было видно, – а потом выбрать карту более высокого достоинства из специальной кассы у меня под рукой. Выбрав карту, я приводил в движение левую руку Абдуллы, засовывая собственную руку в легкий каркас, спрятанный у него в рукаве. На другом конце этого каркаса было приспособление, куда я вставлял карту, которая выигрывала у Простофили. Затем я медленно приводил в движение правую руку Абдуллы, которая, приблизившись к колоде на подносе, снимала ее: пальцы Абдуллы действовали как пинцет, я управлял им изнутри специальной рукояткой. После снятия к колоде двигалась левая рука Абдуллы и брала верхнюю карту. В действительности все обстояло иначе, потому что рукав на мгновение спадал вниз и скрывал от глаз зрителей то, что там происходило. Именно в это мгновение я передвигал маленький ползунок, который вкладывал выбранную мной карту в пальцы Абдуллы, тогда как зрителям казалось, что он берет эту карту из колоды. Затем Простофиле предлагали открыть его карту, – скажем, пятерку, – а какого-нибудь зрителя просили перевернуть карту Абдуллы: семерка той же масти. Простофиля впадает в прострацию! Публика аплодирует! Бурные овации Виллару: он даже не прикасался к картам, а всего лишь дернул рычаг, который привел в действие Абдуллу – автомат, играющий в карты, научное чудо эпохи!

Все это воскресенье мы работали не покладая рук. Я перестал бояться, так как Виллар и Чарли были мной довольны, и, хотя по-прежнему говорили обо мне так, словно у меня не было ни ушей, ни мозгов, в вагоне установилась веселая и возбужденная атмосфера, и причиной тому был я. Не буду делать вид, будто я мгновенно освоил все премудрости Абдуллы, но даже когда это произошло, меня пришлось учить работать медленнее. Я считал, что главное – проделать все как можно быстрее. Виллар и Чарли знали – хотя так и не взяли за труд сообщить мне об этом, – что размеренный и даже замедленный темп производит на зрителей гораздо большее впечатление. Мне еще многое предстояло узнать. Когда я устраивался внутри Абдуллы, моя голова оказывалась на уровне его шеи; здесь в его одеянии была устроена щелочка, чтобы я мог видеть сквозь проволочную сетку, выкрашенную в цвет халата Абдуллы. Я синхронизировал свою работу, наблюдая за действиями Простофили. Мне нужно было научиться жать на педаль, производившую механический шум, который имитировал работу сложной начинки автомата. А ведь ничего не стоило забыть про педаль или нажать на нее слишком сильно, отчего Абдулла жужжал и щелкал чересчур громко. Но самое трудное было так наклонить голову, чтобы увидеть, какую карту выбрал Простофиля и положил на поднос. Как я уже сказал, дно у подноса было стеклянное и снизу находилось зеркало, чтобы я мог разглядеть масть и достоинство карты. Но не думайте, что это было совсем уж просто – света едва хватало. А мне нужно было быстро и без ошибки выбрать правильную карту. Колода карт, точно такая же, какую давали Простофиле, была разложена в кассе, спрятанной в скрещенных ногах Абдуллы. В этой кассе было восемь ячеек, где лежали карты, разобранные по мастям и по старшинству от двойки до десятки, а валеты, дамы, короли и тузы лежали отдельно. Внутри Абдуллы царила темнота, и времени для выбора карты было мало, а потому от меня требовалась немалая сноровка.