Гений безответной любви.

— Я бы даже рад был, — неожиданно отозвался мусорщик, — а то вечно такая вонь!..

— Вот видишь!!! А она это скрывала от мужа: боялась, он обнаружит, что она запаха не ощущает и потеряет к ней интерес. Сейчас что скрывать — старые уже, наверно, стали, хорошо, если живы оба. А тогда он очень влюблен был в нее. Только и доносилось с первого этажа:

— Анечка! Анюта!..

Все это занесено на скрижали моего сердца.

С тех пор как мы покинули эти места, по которым я волею случая мчусь с тобой в мусоровозке, я время от времени приходила сюда и подолгу стояла под нашими окнами. Неясно для чего, никем не узнанная, я приезжала смотреть к себе в окно, занавешенное чужими шторами. Какая-то у меня была мысль, вроде того, что я тут оставила себя — в детстве.

Я и во сне туда являлась: войду в подъезд, поднимусь на второй этаж, дверь нашей квартиры во сне всегда полуоткрыта. Я пробую зайти, но меня останавливают, что-то объясняют, дескать, такие здесь не живут и, кажется, никогда не жили… Однажды в прихожую вылез какой-то тип с беломориной в зубах, и он изрек (будучи в пижамных штанах!):

— Нельзя дважды войти в одну и ту же реку!

А я знаю одно: если проскочить в большую комнату — там на табуретке сидит девочка и в ее глазах — мое Истинное Я, а именно горы и реки, великие просторы Земли, солнце, месяц и звезды.

Быстро темнело. Все-таки конец ноября. Падал снег, дождик моросил. В окнах домов зажигались огни.

— Вон этот дом, — сказала я.

Дом медленно выплыл из-за голых лиственниц. И мы увидели его пустые черные окна.

Я подумала, что мне чудится. А мой спутник — спокойно:

— Сейчас пятиэтажки выселяют. Это же времянки. Их строили на десять лет, а им уже под пятьдесят! Там сплошь аварийные ситуации.

Я говорю ему:

— Давай, брат, останавливай. Я сойду.

— Не ходи туда, — посоветовал мне этот славный мусорщик. — В нем могут быть бомжи, преступники, бежавшие из тюрьмы, дезертиры…

— Останови! — говорю.

— Как хочешь, — он ответил. — Дай хоть поближе подвезу.

Мы с ним подъехали как можно ближе, пока не кончился асфальт. Дальше глиняное месиво.

— Подождать? — он спрашивает.

Я говорю:

— Послушай, денег у меня с собой больше нет. Возьми на счастье, — и ему протягиваю чудодейственную баночку йохуимбэ.

— А что это такое?

— Там написано. Может, сгодится когда-нибудь.

— Я все-таки тебя подожду, — сказал мусорщик.

Кучи мертвых листьев лежали повсюду около вывороченных с корнями деревьев. На листья, на стволы падал мокрый снег. И слишком уж черные, словно обугленные, стояли в отдаленье лиственницы.

Вот как проходит слава мира. Был храм, Парфенон, минули тысячелетия. И вот перед тобой рассыпавшийся на бесчисленные осколки Универсум: сломанные стулья, скелет от раскладушки, дверь с замком, диванный валик, лыжа, тюбетейка, разбитые елочные игрушки, ватный дед-мороз, крем для бритья, сгоревший чайник со свистком, зубная щетка, пустая птичья клетка, оборванные провода, поломанная швейная машинка, бельишко, барахлишко, сапожок, могильная гранитная плита и старая ковровая дорожка, ведущая прямо от нашего дома неведомо куда.

Зато по направлению к дому шли не по-человечески огромные следы сапог, они отпечатались в вязкой глине.

Дом стоял неподвижный, как призрачный корабль на приколе. Над ним с хриплым криком кружило воронье. Хлопали на ветру пустые оконные рамы, шелестели засохшие листья дикого винограда.

Дом был прозрачен, сквозь него на просвет мерцали уличные фонари. Он был выше времени, выше перемен, выше форм — коробка, пустая коробка, до того страшная, как гроб.

Кляня мир за бренность, я искала свой путь среди развалин.

На первом этаже вместо квартир зияли черные провалы с затхлым запахом, на вешалке забытый кем-то плащ колышется от сквозняка, пол был усеян белыми листками, исписанными летящим почерком Ласточкина, а потолок отражал звуки моих одиноких шагов.

Возле квартиры дяди Саши я увидела штепсель, розетку и хрусталики от люстры.

С крыши на лестницу капала вода. В эти прорехи на крыше видны были звезды. Сыростью несло отовсюду, гнилью. Лестница без перил. Я осторожно поднималась на второй этаж и, не дойдя ступеньки три, остановилась. Дверь в нашу квартиру была полуоткрыта. Мне оставалось только приготовиться.

Позволь мне приготовиться. Я так долго жила в страхе и печали. Даже сейчас, в такую минуту! я умираю от страха, скорби и сомнения. Я не могу войти туда такой. Я хочу войти — танцуя, улыбаясь, распевая песни…

Мрак ночи вдруг сгустился. Я раскрыла дверь и шагнула в темноту. Вспыхнул свет.

— Люся! Люся! А мы тебя как раз ждали! — все закричали.

— О! Пришла! Пришла! Заходи!..

И сразу включился телевизор, радиоточка заработала, проигрыватель, транзисторный приемник, застучала печатная машинка, дом ожил, захлопали двери, зашумели дети, в комнату вбежала кошка, наверху кто-то заиграл на трубе и ударил в барабаны, послышался цокот коготков по деревянному паркету, из кухонь теперь доносились голоса, звон посуды и благоухание куриного бульончика с лаврушкой.

Зазвонил телефон.

— Ну наконец-то! — я услышала в трубке. — Где ты болталась все это время?..

— …Интересно, какой смысл мне врать? Я вышел на балкон покурить, — рассказывал мужчина из дома напротив. — Гляжу, этот выселенный дом вдруг тронулся и пошел. Пошел, пошел, между тех вон домов, причем без единого звука. Я: «Мама моя! — закричал. — Смотрите, смотрите!»

— Это ты тронулся, — объясняли ему. — А не дом. Перебрал вчера, вот тебе и померещилось. Поздно вечером, когда все спали, сюда подогнали кран с чугунной «бабой». И вообще все сравняли с землей.

— Нет, — он твердил, — я видел своими глазами. И запомнил в мельчайших подробностях. Дом прошел от меня так близко, что я заметил цветочные горшки на подоконниках. Ни искорки, ни живой души, какое-то неправдоподобное сооружение, мерцающее, как Летучий Голландец. Он плыл-плыл, а потом исчез. Кстати, за ним долго ехала и гудела мусорная машина. А перед этим она стояла у фонаря, и я запомнил ее номер…

— Да, он уплыл, этот дом, — подтвердил водитель мусоровозки, угрюмый приземистый тип в ватнике и бейсболке. — Дом тронулся с места, как только туда зашла одна женщина. Странная история! Как будто бы эти развалины ждали ее. Она там жила когда-то в детстве. Такая… все улыбалась. Сначала я подумал, что это сон. Даже ущипнул себя. Потом вижу: да никакой это не сон, дом движется на самом деле! Я кинулся его догонять, сигналил, короче, ехал за ним до тех пор, пока он не растаял. Вот все, что осталось, — какая-то баночка…