Гордые и свободные

– Откуда ты знаешь, ты же редко бываешь в наших краях, – не заставила себя ждать Темпл.

Шавано только хмыкнул, наблюдая за их язвительной перепалкой.

– У вас обоих еще будет время поупражняться в остроумии и отточить друг на друге свои язычки. А сейчас мы направляемся к твоему отцу.

– Я его недавно встретила на кукурузном поле. Поищите его там, прежде чем ехать к дому.

– А ты куда? – нахмурился Клинок.

– В сад.

Это было первое, что ей пришло на ум, наверное, потому, что легкий ветерок донес запах яблок.

– В этом районе видели джорджийцев, – предупредил он.

– Тогда лучше поезжай с твоим отцом.

Не дожидаясь ответа, Темпл пустила кобылу вскачь. И тут же улыбнулась, очень обрадованная тем, что услышала позади стук копыт его лошади.

Она остановилась возле дерева, спешилась и сорвала с низко висящей ветки зеленое яблоко. Клинок тоже придержал лошадь и спрыгнул на землю. Темпл вонзила зубы в плод – яблоко показалось слишком уж терпким и кислым, в воздухе стоял такой сильный фруктовый запах… Она отчетливо слышала звук его шагов. Темпл обернулась к молодому человеку, взволнованная непривычными ощущениями.

– Тебе следовало ехать с твоим отцом. В Гордон-Глене я в полной безопасности, – заявила она, потом поглядела на яблоко и отбросила его прочь. – Надо не забыть сказать матери, что яблоки еще рано собирать, не дозрели. – Темпл медленно пошла вперед, ведя за собой кобылу.

Клинок постоял немного в нерешительности, потом двинулся следом. Эта девушка казалась ему сейчас незнакомкой, хотя он узнавал в ней черты той девочки, которую знал когда-то: гордый наклон головы, энергичное посверкивание темных глаз. Но все остальное – плоская грудь, детский задор, невинная прелесть – исчезло. Им на смену пришла волнующая зрелость.

– Напрасно ты думаешь, что так уж защищена от джорджийцев на территории Гордон-Глена, – сказал Клинок, удивляясь собственной серьезности. – Они не гнушаются нападать на нас и в наших собственных домах.

– Знаю, – беззаботно откликнулась Темпл. – Я читала об этом в газете. «Чероки Феникс» постоянно пишет о том, что джорджийцы грабят наши дома, воруют скот, сжигают поля, секут и избивают наших мужчин, насилуют женщин и не несут за это никакого наказания.

Начавшая выходить два с половиной года назад газета была источником гордости всех чероки. Материалы печатались параллельно по-английски и на азбуке чероки, изобретенной девять лет назад ювелиром Секвойей, который иногда называл себя на английский манер – Джордж Гэсс. Существовали разные мнения по поводу того, многие ли чероки могут читать и писать на родном языке. Некоторые утверждали, что родной грамоте обучено практически девяносто процентов людей, другие сходились на пятидесяти процентах. Но все соглашались с тем, что каждый владеющий языком чероки может без труда научиться читать и писать на этом языке благодаря азбуке Секвойи.

Расспространение грамотности среди индейцев чероки было куда выше, чем у джорджийцев; всего лишь три поколения отделяло их от предков, живших в британских каторжных колониях.

– Ты про такие происшествия только читала, – с нажимом сказал Клинок. – А я их видел собственными глазами. Так что могу тебе рассказать о том, с каким удовольствием джорджийцы насилуют наших женщин.

Бешеный гнев охватил Клинка, едва он представил себе Темпл в руках джорджийцев.

Она остановилась и повернулась к нему.

– Значит, ты должен боротся вместе с другими индейцами, чтобы остановить все это.

– Мы мало что можем сделать.

– Поэтому ты не делаешь ничего.

Задетый явной насмешкой, прозвучавшей в ее голосе, Клинок резко бросил:

– И что же, по-твоему, я должен делать?

– То же, что делают наши отцы – встречаться, обсуждать, искать выход. Но ты ведь всегда сам по себе. – Темпл отвернулась и пошла дальше. – Когда ты снова уедешь?

– А может, я решил остаться на некоторое время.

– Неужели?

– Тебе это небезразлично?

– Как это похоже на тебя, – насмешливо проговорила Темпл. – Ты всегда уклоняешься от всяческого рода обязательств и ответственности. Приходишь и уходишь, не думая ни о ком, кроме себя самого.

Он схватил ее за руку, вынуждая остановиться.

– А если я останусь, что тогда?

Клинок ощутил бешеное биение ее пульса. Он отпустил поводья и притянул девушку ближе.

– Тогда черный лебедь перестанет на меня шипеть?

– Возможно, – тихо выдохнула она.

Клинок почувствовал прикосновение ее груди, смотрел на ее губы. Они были слегка приоткрыты от прерывистого дыхания. Только из любопытства, сказал он себе, только из любопытства – склонил голову и поцеловал эти губы.

Губы были мягкими и с терпким привкусом зеленых яблок. Ему хотелось изо всех сил прижаться и выпить всю горечь, чтобы ощутить их сладость. Клинок почувствовал, как ее губы отвечают его напору, и подумал, что, кажется, это не он, а его поглотили.

Сидя на старом бревне, Элайза натягивала на себя чулки. Это было нелегко, так как они намокли и липли к ногам. Наконец победа была одержана, но при этом Элайза обливалась потом и тяжело дышала, совсем как тогда, когда переходила через холодный ручей.

Она надела ботинки и туго завязала шнурки. Внезапно из волос выпали шпильки и тяжелые локоны рассыпались по плечам. Девушка подобрала волосы и постаралась заколоть их в прическу.

Со стороны ручья до нее донесся скрип колес и цоканье копыт. Элайза недоуменно подняла брови: рабам еще слишком рано возвращаться с полевых работ. И действительно: подняв голову, вместо телеги она увидела двуколку, сопровождаемую двумя всадниками.

Одним из них был Уилл Гордон. Растерявшись, Элайза выронила шпильки, и волосы снова свободно рассыпались. Зачем, о Господи, зачем она дала детям уговорить себя перебраться через ручей, чтобы поиграть на другом берегу? Теперь она выглядит такой растрепой!

– Папа! Папа!

Ксандра помчалась навстречу отцу. Кипп и другие мальчики немедленно забыли черепаху, которую нашли на берегу, и бросились следом.

Уилл Гордон бросил взгляд в ее сторону, и Элайза поняла, что спастись бегством ей не удастся. Она нагнулась и стала с преувеличенным вниманием возиться со шнурками, надеясь, что если она сделает вид, будто не заметила Гордона, то и он не сочтет необходимым заговорить с ней.

Она слышала, как дети закричали хором, стараясь привлечь внимание учительницы, но более внимательно она вслушивалась в цоканье копыт. Конь остановился совсем рядом. Однако Элайза продолжала упрямо смотреть вниз, чувствуя, как кровь приливает к щекам и лицо начинает пылать жаром.

Она затянула шнурки так крепко, как только хватило сил. Понимая, что слишком уж долго и усердно занимается делом, не требующим большого внимания, Элайза нехотя выпрямилась и взглянула прямо в лицо Уиллу Гордону. Ксандра сидела на лошади перед отцом.

– Сегодня днем у вас не было уроков?

Хотя вопрос был адресован младшей дочери, Элайза сразу поняла, что предназначался он учительнице. Ее охватило отчаяние: Уилл Гордон, видимо, решил, что она пренебрегает своими обязанностями или – еще того хуже – намеренно отлынивает от работы.

– В такую жару в школе становится очень душно, мистер Гордон. Детям трудно бывает сосредоточиться на занятиях.

– Папа, а ты знаешь, как трещит сверчок? – Ксандра запрокинула голову, глядя на отца, лицо девочки сияло от возбуждения, от ее обычной сдержанности не осталось и следа. – Он потирает ножкой о ножку, и получается треск, как будто пила пилит дерево. Так мисс Холл сказала. Она столько всего знает, – убежденно заключила Ксандра и тут же смутилась, заметив, что ее все слушают.

– Когда она вам это рассказала?

– Сегодня, – подала голос Мэри Мерфи. – Кипп поймал сверчка и хотел оторвать ему ножки. А мисс Холл сказала, что этого делать не следует, потому что ножки у сверчков – это ихний музыкальный инструмент, ну, как пианино.

– Их, – поправила ее учительница. – Их музыкальный инструмент.