Гордые и свободные

Уж теперь-то Темпл наверняка поняла, что эмиграция неизбежна. Какой смысл цепляться за прошлое? Нужно смотреть в будущее. Возможно, теперь она поняла, что он ни в чем не виноват. Он сделал все, чтобы избежать того, что случилось. Индейцев, словно диких зверей, загнали в клетки, избили, ограбили, унизили. Ответственность за все это лежит на Джоне Россе, вселившем в свой народ ложную надежду. Когда же наконец индейцы перестанут относиться к сторонникам переселения как к изменникам и негодяям?

– Лиджа будет рад тебя видеть, – сказала Темпл.

«А ты»? – хотел спросить Клинок, но лицо ее было неподвижно. Он ощутил гнев и раздражение. Долготерпение никогда не было ему свойственно.

– Так вы хотите, чтобы он остался? – растерянно спросил Джед, обернувшись к Темпл.

– Как хочет, так пусть и поступает.

Клинок едва не поддался искушению стиснуть ее в объятиях и осыпать поцелуями, чтобы от ее холодности не осталось и следа. Ведь он помнил, какой страстной и нежной она может быть. Но лучше подождать. Надо щадить ее гордость. Иначе она потом ему этого не простит.

– У меня две вьючные лошади и мул. С вашего позволения, лейтенант, я пригоню их сюда.

– Хорошо, – буркнул Джед.

Двадцать минут спустя Клинок и Дье уже вносили в загон мешки с припасами. Увидев мужа, Фиби с разбегу бросилась ему на шею и, всхлипывая, стала целовать и причитать.

Клинка встретили довольно прохладно, чему он, впрочем, ничуть не удивился. Положив седла и мешки на землю, он огляделся по сторонам. Темпл стояла у столба, на котором держалась крыша. В дальнем углу на матрасе лежала ее мать. Других матрасов в загоне не было – лишь одеяла. Возле Виктории сидела Ксандра, обмахивая лицо матери пальмовым листом. Джонни Гордон, бледный и худенький, жался к стене, глядя на Клинка лихорадочно блестящими глазами. Кипп же смотрел на своего родственника с неприкрытой ненавистью. Черная Кэсси и Шадрач оживленно разговаривали с Дье. Здесь же была Элайза, сидевшая возле маленького Элиджи, который мирно спал, свернувшись калачиком.

На сердце у Клинка стало теплее, когда он посмотрел на мальчугана. Но в следующую минуту он озабоченно нахмурился – оказывается, пленники были лишены самого необходимого. Судя по всему, они собирались в дорогу наспех и захватили с собой первое, что попалось под руку: одеяла, немного одежды, чугунок – вот, собственно, и все. Видимо, больше всего они заботились о том, чтобы перевезти Викторию.

– Я привез несколько котелков, а также припасы: кофе, бобы, кукурузу, сухофрукты, вяленое мясо, – сказал Клинок, показывая на мешки.

– Нам ничего от тебя не нужно! – выкрикнул Кипп. – Скоро приедет отец, он привезет все, в чем мы нуждаемся. А свои подачки оставь себе.

– Не говори глупости, Кипп, – одернула его Элайза. – Твой отец вернется не раньше чем через три дня. Посмотри на мать! Она не может питаться одной солониной.

– Во всяком случае, что касается меня, то я ни к чему не притронусь.

Элайза бросила укоризненный взгляд на подростка.

– Благодарю вас, – с улыбкой сказала она, обращаясь к Клинку.

– Жаль, что мало.

Он подхватил свое седло и одеяло, отнес в дальний угол.

Он знал, что Уилл Гордон вернется с плантации с пустыми руками. Клинок некоторое время назад наведался в Гордон-Глен и увидел, что мародеры там хорошо поживились: деревенский поселок выгорел дотла, амбары и кладовые стояли пустые. Из дома вынесли всю мебель, всю обстановку, выдрали с мясом лампы и канделябры, утащили всю одежду, все книги из библиотеки. Лишь кое-где валялись разломанные стулья да перья из выпотрошенных матрасов. Погромщики не пожалели даже семейного кладбища – вырыли могилы и вскрыли гробы, разыскивая золотые и серебряные украшения. Но пусть обо всем этом родным расскажет сам Уилл Гордон.

Уилл вернулся в лагерь три дня спустя. Он привез с собой только большую корзину с овощами из огорода. Все обступили Гордона, лишь Клинок остался сидеть в своем углу.

Когда Уилл рассказал о том, что произошло с поместьем, Темпл подошла к мужу и спросила:

– Ты ведь знал об этом, да?

– Знал.

– Почему же ничего не сказал?

– Вы все равно мне не поверили бы.

На следующей неделе генерал Уинфельд Скотт распорядился в связи с засухой перенести эвакуацию на осень, так как верховья реки Теннесси стали несудоходными. Третий караван индейцев был вынужден сто шестьдесят миль брести по безводной пустыне и лишь в Западной Алабаме смог погрузиться на баржи. Пять человек не вынесли тягот пути и умерли по дороге. Движение сухопутным маршрутом тоже было невозможно, поскольку из-за засухи негде было пополнить запас свежей воды.

Перенос эвакуации на первое сентября был одновременно благом и несчастьем. Индейцы, запертые в тесных лагерях, где не хватало еды и воды, стали болеть, умирать. Многие страдали от кашля, дизентерии, лихорадки.

В июле зной еще более усилился. Даже ночь не давала облегчения – за день земля нагревалась так сильно, что на ней невозможно было лежать.

Однажды вечером Клинок сидел в углу, прислушиваясь к тихим стонам измученных детей.

Вдали грохотал гром. Клинок поднял голову и стал смотреть на яркие звезды, усыпавшие небосвод. Внезапно один из стонов перерос в крик боли. Клинок бесшумно поднялся и, переступая через спящих, наклонился над маленьким Джонни. Тот корчился от боли, прижимая руки к животу. Глаза ввалились, кожа была землистого оттенка. Лоб мальчугана пылал огнем. Приподнялась Элайза, смочила в воде тряпку, стала протирать ребенку лицо.

– Приступ лихорадки, – сказал Клинок.

– Вижу, – кивнула Элайза. – Я думала, все спят.

– У меня легкий сон.

– Так жарко. Я вообще не понимаю, как людям удается уснуть. Хоть бы дождь пошел.

Она вытерла рукавом пот со лба. Вид у нее был бесконечно усталый.

Клинок взял у нее тряпку:

– Я сам. Вы лучше прилягте.

– Нет.

Она снова смочила тряпку и стала протирать мальчику лицо.

– Я же вижу, вы валитесь с ног. Того и гляди сами заболеете. Кто же тогда будет помогать остальным?

– Я посплю потом, – раздраженно отмахнулась Элайза и вздохнула. – Все равно через час я должна разбудить Уилла. До утра возле Джонни будет дежурить он. Тогда и высплюсь.

Она взглянула на Клинка с любопытством.

– Скажите, почему вы здесь так долго задержались? Ведь вы могли бы уехать на запад, к отцу, и не сидеть в этом ужасном лагере.

– А вы почему? – ответил он вопросом на вопрос. – Вам ведь достаточно позвать часового и сказать, что вы белая. Вас тут же выпустят за ворота.

– Я не могу… Ведь это теперь моя семья.

– Я, знаете ли, тоже люблю жену и сына.

– Мама! – всхлипнул мальчик.

– Тише, деточка, – Элайза положила ему на лоб компресс.

– Джонни? – встрепенулась Виктория Гордон, приподнявшись на локте. – С тобой все в порядке?

– У него температура, – ответила Элайза. – Но вы не беспокойтесь. Я рядом.

Однако Виктория, зайдясь кашлем, уже ползком подбиралась к больному.

– Я нужна ему. Я сама…

Клинок уложил ее обратно на матрас.

– Вы ничем не можете ему помочь.

– Нет, он меня зовет! – Виктория пыталась сопротивляться. – Я хочу быть рядом с моим сыном.

В темноте поднялась еще одна фигура.

– Убери руки от моей матери! – прорычал Кипп. – Отстань от нее!

– Все, хватит! – грозно произнес Уилл, шагнув к сыну.

Подавив гнев, Клинок вернулся к себе в угол. Виктория Гордон все-таки настояла на том, чтобы быть рядом с больным сыном. В конце концов Уилл поднял Джонни и перенес его к матери.

Виктория обняла его, стала гладить, целовать, убаюкивать. Уилл никак не мог отнять у нее сына, чтобы обтереть его мокрой тряпкой и напоить отваром.

А незадолго перед рассветом Виктория истошно закричала.

– Джонни, Джонни!

Но юный Джонни Гордон ее не слышал. Он был мертв.

Мальчика похоронили на кладбище, которое успело возникнуть за стенами лагеря. Виктория рыдала дни и ночи напролет. Уилл пытался ее утешить, но она отворачивалась от него и все тянулась к Ксандре, своей плоти и крови. В конце концов Уилл оставил жену в покое, ему и самому было тяжело.