Страница 37 из 157
Я пользовался относительно новым (1961 года) изданием перевода лорда Стенли. Его редакторы — профессора К. Ф. Бекингем и Дж. У. Б. Хантингфорд из Лондонского университета — называли Алвареша «на редкость глупым или недоверчивым… добрым, тактичным, разумным человеком… свободным от непорядочности путешественником, пытающимся преувеличить свои познания». Вот почему повсеместно ученые считают, что его сочинение «представляет большой интерес благодаря их необычайной подробности [и] служит важным источником по эфиопской истории».
Держа в голове такую блестящую характеристику, я обратился к странице 205 первого тома, где Алвареш начинает описывать свое посещение Лалибелы. Я мог лишь восхищаться пространным описанием каждой церкви с его исчерпывающими подробностями и его простым деловым языком. Наиболее поразительным мне показалось то, как мало изменилось за четыре с половиной столетия, прошедшие между визитом Алвареша и моим собственным. Приводилось даже описание покрывала столба в церкви святой Марии! Приведя другие детали интерьера этой церкви, португальский путешественник добавляет: «В ней также имеется высокая колонна на пересечении поперечного нефа, к которой прикреплен полог, рисунок на котором, казалось, был оттиснут с помощью воска».
Подчеркнув тот факт, что все церкви были «целиком выдолблены из цельной скалы и очень хорошо вытесаны», Алвареш восклицает как бы в отчаянии:
«Я устал уже описывать эти здания, ибо мне кажется, что мне уже не поверят, если я напишу больше, и потому, что, имея в виду уже написанное мною, меня могут обвинить в неправде. Поэтому я клянусь Господом Богом, во власти которого я пребываю, что все написанное мною — правда, к которой ничего не было добавлено, и есть еще больше описанного мною, но я не касался этого в своих записях, чтобы меня не могли обвинить во лжи, так велико было мое желание рассказать миру об этом великолепии».
Как и свойственно хорошему репортеру, которым он, несомненно, был, Алвареш беседовал со старшими священнослужителями в заключение своего визита, который — следует помнить — состоялся лишь через три с половиной столетия после создания церквей. Пораженный всем увиденным, португальский священник спрашивал своих собеседников, знают ли они, как долго велось выдалбливание и вытесывание монолитов и кто осуществлял эти работы. Полученный им ответ, не обремененный более поздними суевериями, заставил сильнее забиться мое сердце:
«Они сказали мне, что вся работа по этим церквам была выполнена за двадцать четыре года, о чем имеется соответствующая запись, и что они были созданы белыми людьми… Они сказали, что это было сделано по указу царя Лалибелы».
Поскольку это венчало все, что я разузнал, я почувствовал, что не могу пренебречь этим ранним и искренним свидетельством. Исторические книги на моих полках, разумеется, не упоминали никаких «белых людей», посетивших Эфиопию раньше самого Алвареша. Но это не исключало возможности того, что белые люди побывали-таки там — белые люди, принадлежавшие к военно-духовному ордену, известному своими международными связями и своей скрытностью; белые люди, которые, по словам Вольфрама фон Эшенбаха, «всегда отвергали допросы»; белые люди, которых порой посылали «в отдаленные страны… чтобы помочь им отстоять свои права»; белые люди, чья штаб-квартира в XII веке стояла на фундаменте храма Соломона в Иерусалиме.
Странное заявление священников о «белых людях», прибывших в Лалибелу, поразило меня как нечто в высшей степени важное. Прежде всего, оно укрепило мою убежденность в том, что Вольфрам не занимался домыслами, когда в своем «Парсифале» связал тамплиеров столь тесным образом со своей криптограммой Грааля и с Эфиопией. Да и не был он никогда писателем-фантастом; напротив, он был прагматичным, умным и целеустремленным человеком. Я все больше утверждался в мысли, что мои подозрения относительно него были оправданны и что он действительно имел доступ к внутреннему кругу людей, владевших великой и ужасной тайной — секретом последнего пристанища ковчега завета. Быть может, благодаря услугам своего «источника» — тамплиера Гийо де Провэна или более прямому контакту, орден поручил ему закодировать секрет в захватывающем романе, который будет рассказываться и пересказываться на протяжении столетий.
Почему тамплиеры могли пожелать, чтобы Вольфрам сделал это? Я не мог не подумать об одном, по крайней мере, возможном ответе. Если бы тайна местонахождения ковчега была записана и хранилась в некоем контейнере (например, в погребенном в земле ларце), она могла быть утрачена или забыта в течение одного столетия или могла бы стать достоянием гласности, если бы кто-то откопал ее. Умно закодированная в популярном изложении вроде «Парсифаля» (который, как я уточнил, был переведен почти на все современные языки и переиздавался только на одном английском языке пять раз в 80-е гг. нашего столетия), та же тайна имела прекрасную возможность сохраниться бесконечно долго в мировой культуре. Таким образом, с течением столетий она стала бы доступной для тех, кто окажется способен расшифровать код Вольфрама. Короче говоря, она была бы спрятана на самом виду, воспринималась бы как «отличная шутка», но и была бы доступна лишь тем немногим — посвященным, непосторонним, решительным охотникам — как карта клада, каковой она и была.
Глава 6
СОМНЕНИЯ РАЗВЕИВАЮТСЯ
Посещение Шартрского собора и чтение «Парсифаля» Вольфрама весной и летом 1989 года открыли мне глаза на многие вещи, которые я упустил раньше: прежде всего, на поистине революционную возможность того, что рыцари ордена тамплиеров могли совершить экспедицию в Эфиопию в XII веке в поиске ковчега завета. Как объясняется в главе 5, мне не составило труда понять, что побудило их сделать это. Но теперь мне предстояло установить: есть ли — помимо «поиска» тамплиерами приключений, в чем я уже не сомневался — какое-либо еще действительно убедительное свидетельство того, что последним местом упокоения ковчега завета и в самом деле может быть алтарь в Аксуме?