Страница 59 из 118
– Качать их! – вдруг закричал толстяк, люди бросились к нам, нас подхватили сильные руки, и в следующую секунду мы втроем мячиками взлетели в воздух. Все смешалось в небывалый коктейль: приветственные крики, смех, слезы… да-да, слезы! Именно из-за них, оказывается, так странно дробился на ресницах свет вечернего ангольского солнца… Потом были дружеские рукопожатия, объятия – все это напоминало сцену встречи в Датч-Харборе, но стоит ли говорить, что накал эмоций здесь был неизмеримо выше? Но все рано или поздно закончилось, закончилось и братание.
И тогда громом среди ясного неба прозвучал вопрос:
– А где остальные?
Вопрос задал тот самый толстяк – он улыбался, глаза его сверкали от восторга.
Мы молчали.
Люди все еще радостно всматривались в наши лица, но мы молчали – и вот уже радость сменилась недоумением, и вот уже они переглядываются, словно надеются услышать ответ на этот вопрос если не от нас, так друг от друга… У меня перехватило горло.
– Мы – это все, кто остался, – глухо сказал Вейхштейн. – Наша подводная лодка погибла. Больше никто не придет.
Слова упали чугунными чушками. Самое страшное было сказано. Мгновенно воцарилась оглушительная тишина: казалось, даже легкий ветерок стих, не решаясь колебать листья деревьев.
Мужчина в пробковом шлеме сплюнул, и длинно, со вкусом, выругался.
Дверь за нашими спинами распахнулась, и в проеме показался запыхавшийся человек в белом фартуке – повар. Круглое лицо лоснилось от пота.
– Праздничный ужин готов! – провозгласил он таким же голосом, каким, наверное, объявляли перемену блюд во время царских трапез. – Прошу к столу!
Конечно, никакого праздничного ужина не получилось. Нет, повар – его звали Павел Сергеевич Олейник – постарался на славу, и все было удивительно вкусно, но… Но аппетита после услышанного ни у кого не было, и все вяло ковырялись вилками в тарелках. Налегал на еду только толстяк-доктор, да еще один человек – невысокий мужчина в очках невозмутимо нарезал мясо на маленькие кусочки, макал в соус, и отправлял в рот. Он появился позже всех – как сказала Зоя, это был энергетик прииска, Илья Карлович Анте, он был на плотине, и не сразу смог добрался до лагеря – и с момента входа в столовую не проронил ни слова. А вот остальные словно исчерпали во время встречи весь запас сил, и теперь сидели, понурившись.
Некоторое оживление вызвал разве что большой графин разведенного водой спирта. Я вспомнил прощальный банкет на Камчатке, и у меня аж сердце екнуло: а ну как повторится этот пьяный разгул? Но обошлось – хотя пара солдат плотоядно косилась на выпивку. Впрочем, каким бы большим графин не был, а досталось всем только по паре стопок: все же за столом было полтора десятка человек. По первой выпили без тостов, молча: за погибших. Впрочем, я не пил, равно как и Зоя. Поставили рюмки, и снова уткнулись в тарелки.
Когда молчание стало невыносимым, с места поднялась Зоя.
– Так, – сказала она. – Да, наши новые товарищи принесли нам страшную весть. Да, погибших не вернуть. Но я вижу и добрую сторону в случившемся…
Внимание людей и без того было приковано к Зое, а уж теперь она и вовсе завладела им безраздельно. Чувствовалось, что каждому хочется не без ехидства поинтересоваться, что ж хорошего в происшедшем, но все выжидающе молчали: я не без радости отметил, что дочь Прохорова и впрямь пользуется авторитетом.
– Да, добрую, – вызывающе повторила она. – Во-первых, теперь нас стало на три человека больше. Что это значит? Это значит, что прииск будет продолжать работать, пусть и с минимальной загрузкой, будет продолжать добывать столь нужные алмазы. А во-вторых… Во-вторых, мы знаем, что наша Родина о нас не забыла.
Последние слова она произнесла с нажимом, вглядываясь в каждого из сидевших за столом.
– Раз была послана одна экспедиция – значит, будет и другая! Наша родина, наш народ сражаются, не щадя себя – и мы тоже будем делать то, что нужно от нас. И ждать помощи! А она обязательно придет, – рубанула воздух рукой Зоя. – Помните, что говорил мой отец, когда прервалась связь? Он говорил, что нас не оставят. И пусть кое-кто ему не поверил, он был прав – наши новые товарищи тому доказательство…
Интересно, мне показалось или нет, что при словах "кое-кто ему не поверил" некоторые из сидевших за столом вздрогнули? Если не показалось – то что бы это значило?
– …и нас спасут, – закончила Зоя. – Пусть через полгода, пусть через год, но помощь придет. И мы должны сделать все, чтобы нам не пришлось стыдиться за то, как мы работали все это время.
Врать не буду, речь Зои не произвела большого фурора. Может быть, потому что таких речей за минувшие полтора года люди слышали немало. А может и потому, что никакие слова, пусть бы их произносили три Цицерона и Демосфен в придачу, не могли перевесить того факта, что наша спасательная экспедиция закончилась катастрофой. Так что повторно наполненные рюмки вовсе не помешали.
– А не могли бы вы рассказать о вашей экспедиции? – вопрос задал тот самый невозмутимый человек в очках. Голос у него оказался на удивление тихим.
– Прямо с языка слова сняли, Илья Карлович, – воскликнула Зоя. Она повернулась к нам:
– В самом деле, расскажите. Нам не хочется сыпать соль на рану, но все-таки…
Прежде чем я успел открыть рот, Володька уже заговорил:
– Конечно, Зоя, конечно.
Почему-то меня покоробило это фамильярное "Зоя", равно как и то, что Вейхштейн мимоходом накрыл рукой ее узкую ладонь. Выглядело это совершенно естественно, вот только… Вот только мне это не нравилось. Сделав над собой усилие, я стал слушать.
То, что Володька неплохой рассказчик, я знал и ранее по его пересказам шекспировских трагедий, но тут он превзошел сам себя. Здесь, в душном полутемном зале я едва ли не физически ощущал, как раскачивается лодка, пробивающаяся сквозь шторм, вновь вспомнил все ужасы морской болезни и радость момента, когда ступал на твердую землю. Едкие комментарии в адрес американцев, в двух словах показанные характеры членов экипажа "Л-16", мгновенные и очень точные "зарисовки" наших походных будней – слушатели ахали, когда он описывал атаку японского самолета, и затаивали дыхание при рассказе о прохождении мыса Горн. Толстяк Попов всплескивал руками и хватался за голову, Раковский – тот самый мужчина в пробковом шлеме, нервно жевал папиросу, Горадзе что-то вполголоса бормотал по-грузински, временами сжимая широченными ладонями край стола, и тогда казалось, что прочная древесина в три пальца толщиной того и гляди затрещит. Правда, в Володькином описании наш поход выглядел предприятием не столько сложным и опасным, сколько увлекательным и интересным, и несколько раз столовая даже оглашалась смехом, когда Володька рассказывал о всяких забавных событиях, имевших место на лодке. А я, поглощенный событиями последних двух дней, уже и забыл, что было и такое… Вот только финал похода, как ни крути, нельзя было назвать ни интересным, ни веселым.