Страница 31 из 118
– Важное задание… Глупость это какая-то! Авантюра, бессмысленная трата времени, вернее, просто бросили лодку на гибель.
Гусаров повернулся ко мне и стал с жаром доказывать:
– Я ведь это все говорю не потому, что боюсь или протестую против решения начальства. Мне обидно, понимаете? Послезавтра мы нырнем, и бросим Комарова, отправимся гулять по тропическим морям и африкам. Черт-те куда плыть, где ни баз, ни союзников – ничего. Сломаемся, или на риф напоремся – пропадем ни за грош. А Комаров через полгода фашистов бить станет, пользу Родине немалую принесет! На Северном флоте девятнадцать лодок только за год войны у немцев сто кораблей и судов потопили. Понимаешь цифру, капитан? СТО! А они потери несут, у них ремонтная база слабая. Им помощь нужна и каждая новая лодка на счету. Вот мы туда не попадем, а война ведь еще не год, и, наверное, не два будет идти. Это значит, десять вражеских кораблей, которые мы бы потопить могли, продолжат плавать и вред нашей стране приносить.
– Тут вы неправы, товарищ Гусаров! – захваченный страстью, с которой говорил командир лодки, я тоже повысил голос и стал размахивать зажатым между пальцами потухшим окурком. – У нас задание гораздо важнее, чем десять фашистских кораблей! Если мы привезем на родину алмазов, за которыми нас послали, это будет гораздо ценнее утопления вражеских посудин. Надо у Вершинина спросить, сколько они стоят. Я думаю, больше, чем пароходы.
– Эка загнул. Ведь их еще привезти надо! Не утонуть самому по дороге туда и обратно…
– А в бою как? Тоже ведь могут враги в первом походе потопить, разве не так?
На это Гусаров не нашел что ответить. Видимо, в своих мыслях он начисто отметал возможность гибели "Л-16" в первом же боевом походе от немецких глубинных бомб.
– Ладно, – буркнул он наконец после паузы, и выбросил за борт окурок. – Что об этом спорить…
– Тоже верно, – поддакнул я. – Так что, сигареты возьмете?
– Ну… давай.
– Вам каких, разных дать? "Честерфилда" у меня, конечно, больше всего, но пачки по три-четыре могу и других дать.
– Без разницы. Ты, товарищ Вейхштейн… как тебя по батюшке?
– Владимир Давидович.
– Ты, Владимир Давидович, меня извини – надо идти, вопросы нашего "потопления" прорабатывать. А то час "Ч" уже не за горами.
Надо сказать, что для отделения нашей лодки от "Л-15" был придуман хитрый план. На переходе существовала постоянная опасность подвергнуться атаке врага: по сообщениям разведки, переданным нам в Датч-Харборе перед отплытием, из Хакодате в неизвестном направлении вышла немецкая подлодка. Как знать, может быть, для охоты за нами? Также всегда стоило ожидать подлости от самураев. Их лодки вели в Тихом океане войну против союзного судоходства, могли заодно и в нас стрельнуть, "за Халхин-Гол", так сказать.
Конечно, эти опасности на нашем переходе особо не сказались. Идти в любом случае нужно было в надводном положении, ибо в подводном скорость ничтожная, и аккумуляторных батарей хватает на 60 часов – всего на 150 миль. Сигнальщики смотрели в оба. На мостике постоянно находилось не менее трех человек с биноклями. Уже два раза объявляли тревогу, но оба раза оказывалось, что она ложная. Сначала увидали перископ, но не успели сыграть тревогу – "перископ" взлетел, оказавшись чайкой. Второй раз вдалеке по правому борту увидали след торпеды, а на самом деле оказалось – кит.
Гусаров решил воспользоваться этой нервозной обстановкой. Договорились, что в 11.00 11 октября на мостике "Л-15" останутся только самые доверенные лица – Комаров, коммунист инженер Нестеренко, вахтенным встанет лейтенант Жуйко и надежный матрос. Мы сымитируем гибель, погрузившись и застыв на месте без работы двигателей, Комаров вызовет комендоров и скажет, что видел торпеды и перископ, прикажет открыть огонь. В результате, наша лодка будет "потоплена неизвестной подлодкой", и "Л-15" пойдет дальше одна. Вся команда "Л-15" при случае, подтвердит легенду в полной уверенности, что так оно и было.
Но просто "утонуть" было мало. Вода очень хорошо проводит звуки, так что близкий взрыв слышит вся команда лодки через ее тонкие металлические стенки. Поэтому наши умельцы – торпедисты и минеры – соорудили из двух снарядов часовую мину в деревянном ящике. Данилов, как самый сильный, должен был выбросить ее подальше за борт, где она взорвется, дав сигнал нам на погружение. Конечно, сила взрыва будет маленькой, но кто станет разбираться в тонкостях?
Команде о настоящих планах объявили на следующий день после выхода из Датч-Харбора. Я не бог весть какой психолог, но особого потрясения на лицах матросов не видел. Страха тоже, даже скорее интерес. Мне, кстати, пришлось выступить с краткой речью, потому как Вершинин, обычно такой словоохотливый, вдруг смешался и стал мямлить. Говорят, получилось у меня довольно внушительно – вот только беда в том, что я на самом деле никакой уверенности не чувствовал.
Рано утром одиннадцатого все были на нервах. Во-первых, давно уже не погружались, так что проводили проверку – как задраены палубные люки, убрано ли лишнее с мостика. Без пяти одиннадцать Данилов, по-молодецки ухнув, выбросил "бомбу" в море метров на пятнадцать по левому борту. "Л-15" должна была держаться правее, чтобы взрыв случился от нее подальше. Все, кроме командира, ринулись вниз по лестнице, хотя тревогу не играли.
Внутри люди напряженно ждали сигналов на своих постах. Горизонтальщики на рулях, трюмные на штурвалах управления балластными цистернами. Казалось, в полутемном помещении центрального поста от сгустившегося напряжения начнут проскакивать искры. Наконец, наверху, в боевой рубке послышался грохот – туда спускался с мостика Гусаров.
– Срочное погружение! – закричал вахтенный лейтенант Касай. И началось. Мы с Вершининым скромно притулились в углу, наблюдая, как спускается, капая стекающей с дождевика водой, Гусаров. Матросы колдовали с рулями, за бортом бурлила вода, врывающаяся в цистерну срочного погружения. Потом лодка накренилась на нос и пошла в глубину.