Страница 9 из 39
Молодость моя располагает дам к некоторой фамильярности. Они этим слегка забавляются, а что мне остается делать? О холодном достоинстве Шасса я могу только мечтать, да неспособен я к нему и боюсь, не буду никогда способен. Обе компаньонки довольно милы, хоть неопределенного возраста и нации. Последнее, впрочем, относится и к г-же фон Р. Она вдова прусского тайного советника, но сама наполовину итальянка, наполовину француженка. Муж ее умер тому три года, оставив весьма расстроенное состояние.
Погода чудесна, лес весь светится. Парки здесь обширны и отменно содержатся.
Шасс и она опередили нашу группу, остальные тактично оставили их наедине. Ревнивые мысли не давали мне покоя. Чем более я их гнал, тем злее они жалили. Сам для себя незаметно свернул я в боковую аллею и вдруг оказался один, о чем вовсе не сожалел. Издали женский голос: Nicolas-a-a! Я не отозвался. Так прошло, может быть, полчаса. Внезапно слышу шум ветвей позади и оглядываюсь. На полянку вылетает ее жеребец, весь в мыле. Сердце мое замерло, я не знал, что сказать. Она улыбнулась самой своей милой улыбкой, чуть озорной, что ей так к лицу.
— Пусть бедный Альтон немного отдохнет. Пройдемся немного.
Я соскочил с лошади и помог ей. Лицо ее было в двух дюймах от моих губ, прядь волос коснулась меня. Голова моя закружилась, я что-то пробормотал и, уверен, покраснел как рак. Избавлюсь ли я когда от этой слабости? Мы пошли молча рядом, ведя лошадей на поводу.
— Вас не заинтересовала записка, которую вы тогда сожгли по моей просьбе?
— Мадам, вы меня оскорбляете!
— Ах, как мы горды! Это и подобает столбовому дворянину. Кажется, так это у вас называется? А между тем эта записка касалась вас.
— Меня?
— У вас есть бумага и карандаш?
Я достал свою записную книжку, Оленькин подарок. Она положила ее на седло спокойно стоявшего Альтона.
— Вот копия того, что вы сожгли.
Я прочел неровные строчки: «Мадам, я вынужден просить вас срочно приехать ко мне. Я жду вас с делом, не терпящим отлагательства. Простите, но иначе я не могу поступить. И пожалуйста, отделайтесь предварительно от г-на Истомина, который проявляет к вам, мне кажется, излишний интерес».
Подписи не было. Я вопросительно посмотрел на нее.
— Это писал Фредерик.
Кровь бросилась мне в голову. Кузен!
— Но…
— Ах, молчите, Nicolas, молчите! Он имел основания вызвать меня.
— Но…
Она закрыла мне рот рукой. Перчатка пахла тонкими духами и конским потом.
— Не спешите все узнать. Я, например, знаю слишком много и страдаю от этого. И верьте: я никогда не попрошу вас сделать что-либо недостойное. Ах, Nicolas, если бы вы могли понять…
— Я могу, я хочу понять!
— Нет, нет, не теперь! Помогите мне сесть в седло.
Мне кажется, я видел на ее лице замешательство, и страх, и еще что-то. Она ускакала, а я остался на месте, обуреваемый тревогой и сомнениями. Не знаю, сколь долго я там простоял.
…Визит господина Фредерика! Послан ли он ею? Не думаю. Нетрудно понять было, что его беспокоит письмо, сожженное мною.
— Вы должны извинить мою кузину, г-н Истомин. У нее всегда, знаете ли, были странные фантазии.
— Помилуйте, г-н Крефельд, мне не в чем извинять ее.
— Она с детства любит всяческие наивные тайны, легкие интриги и то, что англичане называют practical jokes.[9] Покойный супруг был постоянным предметом ее проделок, вполне невинных, впрочем.
— Г-жа фон Г. очаровательна. Мне доставляло бы искреннее удовольствие быть, как вы говорите, предметом ее проделок.
— Ах, г-н Истомин, я непременно передам эти слова Мари. Она будет очень довольна, я уверен. Но главным образом я пришел извиняться не за нее, а за себя. В злосчастной записке, которую она дала вам прочесть, упоминалось ваше имя.
Я почувствовал, что краснею. Его же лицо оставалось безмятежным.
— Поверьте, у меня и в мыслях не было задевать вас. Мне просто надо было срочно переговорить с Мари по семейному делу и почему-то взбрело в голову, что она может приехать с провожатым, который помешал бы нам говорить. Сам не понимаю, почему я назвал ваше имя…
— Я вполне удовлетворен вашим объяснением, г-н Крефельд (надеюсь, в моем тоне было довольно холодности!). Мне кажется, следует забыть весь инцидент.
— О, я только этого и хочу, г-н Истомин! Я в восторге, что вы меня правильно поняли. Вы благородный человек. Я очень хотел бы быть вам чем-то полезным. Вы не собираетесь посетить Париж?
— Я на службе и, к сожалению, себе не принадлежу.
— О да, я знаю, что г-н Сперанский вас высоко ценит и, несомненно, с полным основанием. Если вам все же придется быть в Париже, мои рекомендации могли бы помочь вам в знакомстве с тамошним светом. Мы с кузиной ведь больше парижане, нежели берлинцы.
— Я непременно воспользуюсь вашей любезностью, если представится случай.
В таком духе разговор продолжался добрых полчаса. Я остался в уверенности, что г-н Фредерик — человек весьма хитрый и, может быть, опасный. Зачем она держит его при себе? По каким семейным делам он ее вызывал и этаким тоном?
Г-ну Фредерику на вид лет тридцать. Он изящный блондин, высок и строен, отлично одет и благоухает парижскими духами. Что скрывается за этим фасадом?
…Tete-a-tete с нею на балу у французского посланника. Дружба к Шассу и почти полная уверенность, что она его любовница, сковывают и мучат меня. Надолго ли хватит моей выдержки? Она сердечна и доверчива. Или это тоже одна видимость? Но нет! Я не ребенок, чтобы так обманываться.
— Г-н фон Крефельд сказал, что звал вас тогда по срочному семейному делу. Надеюсь, ничего плохого?
— Семейному? Ах да, письмо от наших парижских родственников. Дело о наследстве после смерти мужа. Спор с его детьми от первого брака… Но оставим это совсем неинтересное дело. Скажите лучше, вы по-прежнему дружны с капитаном Шассом?
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Мне кажется, ваша дружба стала менее тесной. Отчего? Он прекрасный человек. А вы, Nicolas, а вы… Так что же случилось?
— Madame… Marie…
Я осмелился произнести ее имя! Еще одно мгновение, и я бы все сказал: что люблю ее, что ревную ее безумно к Шассу, к Фредерику, ко всему свету. Но она вдруг воскликнула:
— А вот и сам капитан Шасс! Мы говорили о вас и, представьте, оба хвалили.
Шасс поклонился не без иронии. Я молчал. Слова, которые я едва не произнес, жгли мне язык…
Дорогой друг! Я прошу вас быть моим секундантом в поединке с Крефельдом. Это может показаться вам странным и даже оскорбительным, но я не могу теперь открыть причину ссоры. Разумеется, вы вправе отказаться, если мое слово, что это — дело чести, недостаточно. Мы знакомы недолго, но я искренне полюбил вас, Nicolas, и надеюсь, что могу рассчитывать на известную взаимность. Если что-то нас в последнее время разделяло, то это, поверьте, лишь стечение обстоятельств, ни от меня, ни от вас не зависящих. В жизни человека бывают случаи, когда он вынужден поступать вопреки своим принципам, не говоря уж о своих интересах. В таком положении я ныне. Если до трех часов пополудни сегодня я не получу вашего ответа, я буду считать, что вы не сочли для себя возможным принять на себя те обязанности, о которых я пишу.
Все кончено. Фредерик умер от раны. Притом он оказался вовсе не ее кузеном. Шасс под арестом. А она… Итак, она шпион Талейрана, англичан и еще бог знает чей. Весь ее роман с Шассом имел единственную цель завладеть через него важными документами и, передав их английским агентам, скомпрометировать герцога де Виченца и лиц, кои ныне у власти в Париже. Все это только политическая интрига. Сколь жестокий урок для меня! Слишком жестокий!
Самое ужасное то, что я люблю ее и буду любить, кем бы она ни оказалась — сатаной, исчадьем ада, отравительницей. Где она теперь неизвестно.
9
Мистификации (англ.).