Страница 21 из 23
Век одряхлевших душ и низменных умов,
Век мишуры и славы ложной,
Век гордой пошлости, ликующих невежд,
Век без преданий и надежд,
Бесчеловечный век, безбожный.
О, смейся, древний сфинкс, и тайну мне открой
Своей безжалостной улыбки.
Как ты, земных судеб я понял лживый строй,
Как ты, постиг людей паденья и ошибки.
Но отчего ж, как ты, смеяться не могу
Над этим племенем злосчастным
И — вечный Агасфер, из края в край бегу,
Терзаем жалостью, тоской и гневом страстным?
Мне не смешно глядеть на важного глупца,
Который сам в себе приветствует пророка,
Мне не смешно глядеть, как в дряхлые сердца
Все глубже с каждым днем сочится яд порока,
Как гибнет красота, как разум, даже он, —
Залог бессмертия, во мраке луч святыни,
И для людей стал тем, чем солнце для пустыни:
Бичом бесплодия, пожаром похорон.
Все для меня родник иль гнева, иль тревоги.
Земля мне ноги жжет, как уголья костра:
О, сколько раз ее касалися с утра
От горя и нужды сгибавшиеся ноги.
Мне воздух давит грудь: о, сколько ныне в нем
Стенаний замерло, то кротких, то грозящих.
Мне страшен свод небес: о, сколько рук молящих
Простерлось за день к ним в отчаяньи немом.
Как мрачный каземат на каждом камне голом,
Хранит сердечных мук глубокие следы,
Так мне страданий и нужды
Все в мире кажется символом.
И я, измученный, кляну
Минувший день и день грядущий,
И этой ночи тишину,
И свод небес, меня гнетущий
Сияньем чуждой красоты,
И сердца жгучие мечты,
И правды рай недостижимый,
И скорбь свою, но больше всех
Тебя, о древний сфинкс и твой жестокий смех,
Твой справедливый смех, как смерть, неотвратимый.
ВЕЧЕРНИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ АГАСФЕРА
День прошел… Вновь стрела в мое сердце впилась.
Вечность новым кольцом вкруг души обвилась.
Я искал — с нетерпеньем, с проклятьями, с мукой:
Всюду ложь… Я спускался на дно всех сердец:
Всюду скорбь… Я беседовал с верой, с наукой:
Всюду мрак… Что же дальше, бессмертный глупец?..
О, как в сердце клокочет и мечется злоба!
Я постиг, отчего я живу. Для тебя,
Отвращенья и ярости злая змея,
Во вселенной не сыщется гроба.
Но кто знает, что я не в гробу? Что живьем
Не положен я в гроб? Эта бездна немая,
Где блуждают светила, — вот гроб мой, и в нем
Одиноко душа моя бьется живая.
Я родился в гробу. Чуть познавши себя,
В бледном ужасе встал я, простер свои руки, —
Мрак и холод вокруг. И стонал я от муки.
В крышку гроба стучал, звал на помощь, скорбя:
Тщетный труд… Крышка гроба все вдаль уплывала
Под моею рукой. Напрягал я свой взор,
Напрягал свою мысль… Без конца, без начала,
Вырастал перед взором и мыслью простор.
Все мой гроб становился и глубже и шире
И с безбрежной вселенной слился наконец,
И один очутился я в мире…
Все мертво… Где ж могильщик? Могилы творец?
О, когда в этот мир, полный трупов и смрадный,
Ты, толкнувши меня, сам укрылся, злорадный,
За покровом вещей, моим стонам чтоб внять,
(Хоть причин такой злобы нельзя мне понять), —
Так услышь же ты стон мой: Мучитель, мучитель!
Ненавистен мне мир, твоей злобы обитель!
Ты — палач, я — твой узник, застенок — земля
И орудие пытки — вся цепь бытия.
Ненавистен мне дух, ненавистно мне тело,
Ненавистно мне все, что есть рук твоих дело,
Но всего ненавистней я сам —
Стон земли и укор небесам.
Да, я понял… Ты — дух, ненавидящий верно
Самого же себя, и создал меня с тем,
Чтоб, сперва насладившись хулою безмерной,
Изрыгаемой мною в твой образ, затем
Раздавить меня в бешенстве тяжкой пятою…
Но увы! но увы! Ты не слышишь меня,
И стучась о свой гроб, или гнев твой кляня,
Я беседую с собственной лживой мечтою
И бужу своей цепью безмолвье тюрьмы…
О, Забвенья! Хаоса! Ничтожества! Тьмы!..
СКОРБЬ
Надо мной заря зарю сменяет,
Небеса темнеют и горят.
Мир кругом цветет и отцветает,
Жизнь и смерть чредою в нем царят.
А в душе свинцовою волною
Скорбь растет, растет, не зная сна.
Шумом дня и ночи тишиною —
Жадно всем питается она.
Притаясь у родников желаний,
Их кристалл мутит она в тиши,
И толпу несмелых упований
Сторожит на всех путях души.
К небесам ли звездным я взираю,
В ясный день гляжу ль в немую даль, —
На земле я грусть свою встречаю,
Из небес я пью свою печаль.
И когда, волнуемый любовью,
Я к груди прижмуся дорогой, —
Тут же Скорбь, приникнув к изголовью,
Мне, как друг, кивает головой.
О, когда окончатся мученья?
О, кому поведать сердца гнет?
Где найти для тайны выраженья?
Кто мой зов услышит и поймет?
Есть Один — природы скрытый гений,
Мощный дух, что совместил в себе
Жизнь и смерть и вечный круг явлений
И слепой не подчинен судьбе…
Лишь Тебе, спокойному, я б вверил
Пестрый шум душевной суеты.
Ты б один, кто скорби чужд, измерил
Скорбь мою, великую, как Ты.
Но вдали — уж слышу — кто-то реет…
На меня полет он устремил.
Все сильней могильный холод веет
От его неотвратимых крыл.
И опять заря зарю сменяет,
Небеса темнеют и горят.
Мир кругом цветет и отцветает,
Жизнь и смерть чредою в нем царят.
НОКТЮРН
Полночь бьет… Заснуть пора…
Отчего-то страшно спать.
С другом, что ли, до утра
Вслух теперь бы помечтать.
Вспомнить счастье детских лет,
Детства ясную печаль…
Ах, на свете друга нет,
И что нет его, не жаль!
Если души всех людей
Таковы, как и моя,
Не хочу иметь друзей,
Не могу быть другом я.
Никого я не люблю,
Все мне чужды, чужд я всем,
Ни о ком я не скорблю
И не радуюсь ни с кем.
Есть слова… Я все их знал.
От высоких слов не раз
Я скорбел и ликовал,
Даже слезы лил подчас.
Но устал я лепетать
Звучный лепет детских дней.
Полночь бьет… Мне страшно спать,
А не спать еще страшней…
КОШМАР
В детстве часто злой кошмар
Отягчал мой сон глубокий.
То блуждал я, одинокий,
В месте, полном тайных чар;
То лежал я, недвижимый,
И во мраке враг незримый
Надвигался на меня,
Настигал в злорадстве диком,
Налегал на грудь — и я
Просыпался с громким криком.
А теперь кошмар иной
Давит грудь тоской безумной,
Не во сне, не в час ночной —
Наяву и в полдень шумный.
Эти недруги-друзья,
Ряд случайный встреч докучных,
Эта мутная струя
Праздных дел, досугов скучных,
Сонных ласк притворный жар,
Равнодушные измены, —
Вы страшнее, чем кошмар,
Будни вечные без смены.
Средь кошмара дни влачу,
Рвусь очнуться, задыхаюсь,
Но теперь я не кричу
И — увы — не просыпаюсь…