Страница 100 из 103
В последний момент решил ехать и Хася. Как, ворча, он сообщил, мало ли что, а я такая ротозейка, что меня любой воробей на мякине проведет. «Приятно», черт возьми, когда о тебе так думают самые близкие! После этого я целый день дулась на Хаську, не разговаривала с ним до вечера.
За это время, пока готовились к поездке, два раза заезжала ко мне и Анечка Пешкова. Радовалась, что теперь она практически предоставлена самой себе, никого контроля за ней нет. Мать с невесткой делят власть и Ивана, им не до нее. Пока перевес на стороне невестки. Но та берет пока что хабалистостью. Но вот маменька рано или поздно вспомнит, что она тоже из купеческой семьи — и Евдокии покажется тошно. Всё-таки у маменьки многолетний опыт. Иван от бабьих дрязг самоустранился, теперь зато все время посвящает себя стекольному заводику. Евдокия злится, что ее никуда не вывозят "в люди", но Иван сам сидит дома и супругу не везёт. Анечку маман вывозит, пока что нашей девочке не приглянулся ни один из местных кавалеров.
И вот, наконец, этот знаменательный день настал. Заскрипели возы, засновали верховые, засвистели кучера, загрохотали кареты. Мы поехали. Сама поездка прошла без чего-то особенного, в условленном месте нас уже поджидал Винников со своим обозом. Он, кстати, сделал для нас всех доброе дело — взял у мадам Грицуевой адрес и рекомендательное письмо к своему родственнику в Москве, который занимался аналогичным гостиничным бизнесом. Он мог нам и рассказать про разные рынки Москвы. А их было достаточно много, и почти каждый специализировался на каком-то определенном виде товара.
По дороге пару раз попадали в места, где недавно прошли дожди, и дорогу развезло, тогда перепрягали лошадей и вытаскивали подводы из грязи. А один раз искали брод через небольшую речушку, осенним половодьем там снесло мост. Пришлось и неоднократно блеснуть моими врачебным талантом — были и синяки, и ушибы, и, пардон, несварения от дурной пищи на постоялых дворах. Но рано или поздно все заканчивается, закончилась и наша поездка в первопрестольную. Приехали мы вечером, нашли нужный "отель", устроились на ночлег и мужчины принялись расспрашивать хозяина. Я тоже пристроилась с краешеку возле Андрея, слушала и мотала инфу на ус.
Оказывается, рынков было много. Например, на Конном торговали исключительно лошадьми. И на Дровяном рынке — только дровами. Но нам подходили два рынка — Сухаревский, на котором торговали всем подряд, кроме дров и скота. В основном, на Сухаревку ходили небогатые москвичи, старались купить подешевле, но публики там было много. Был ещё Немецкий рынок, расположенный в Немецкой слободе. Там публика была богаче и чище. Говорят, там закупались все известные рестораторы Москвы. Был ещё Охотный ряд, но там власть держали оптовые перекупщики. Они скупали оптом у мелких производителей весь товар и торговали им в своих магазинах и лавках на Охотном ряду. Народ на Охотном был суровый, и посторонним туда ходу не было. А мясников с Охотного побаивалась даже полиция.
Так что, поразмыслив, я предложила нашим всё-таки ехать на Немецкий рынок. Можно на Сухаревку поторговать зерном, крупой, картошкой. Но, для пробы, оставить по одной подводе. Ещё наш хозяин номеров сказал, что на рынках полно воровства, поэтому глядеть надо в оба. Воруют все — деньги, вещи, товар с подвод. Ухитряются даже на закрытые стоянки пробираться ночами и воровать мешки и короба с телег.
Услышав это, Хаська забеспокоился и принялся скулить, просясь на улицу. Мне он сообщил, что будет сторожить наш обоз вместе с нашими же сторожами, авось убережемся. Кстати, он оказался прав. За ночь сторожа с помощью моего волка отпугнули двоих воришек, они только и успели распороть один из мешков с зерном.
Обсыпав нещадно номер порошком, и выдав такой же всем нашим компаньонам, мы с Верой улеглись пораньше спать. Сухаревка начинала свою работу ещё потемну, а Немецкий рынок — когда рассвет, и господа изволят приехать со своими слугами для закупок. Так что мы решили вначале заехать на Сухаревку, посмотреть, прицениться, установить цены на свой товар, и потом уж двигать в центр, в Немецкую слободу.
Зевая и трясясь от утреннего холода, мы решили, что все кареты нам тащить нет смысла, и по возможности, всех дам уплотним в одну-две, а мужчины и так будут верхами. Поэтому в нашу девчонок набилось, как селедок в бочке. Матроны ехали в другой. На Сухаревке мы были ещё затемно. После наших провинциальных, полудеревенских рынков этот был огромен и поражал воображение. Ржание лошадей, крики возчиков, скрип подвод, и все перекрывающий гул зазывал. И это при неровном свете фонарей, тускло просвечивающих сквозь утренний туман.
Андрей заглянул к нам в карету, где мы с девчонками шушукались и жались поближе к растапливаемой печурке. Сурово нас оглядел (интересно, по головам посчитал?) и велел:
— Барышни, сидите пока здесь! Целее будете! Сейчас вон Хася воришку за руку сцапал, хотел у Винникова кошель срезать! Сейчас приценимся и поедем на Немецкий, никого здесь оставлять не будем, а то обчистят нас, и глазом не успеем моргнуть!
Зиночка Винникова, дочка нашего компаньона, ахнула и заволновалась.
— А папенька, папенька как же? Цел?
Андрей ухмыльнулся:
— А что ему сделается? Это теперь воришке ходить с прокушенной рукой! Ещё неизвестно, будет ли потом она работать!
Ну, может и к лучшему, что решили не оставлять никого на Сухаревке. Мужчины походили, поприценялись к схожему товару, запомнили цены, и мы двинулись отсюда.