Страница 22 из 34
Когда он, наконец, добрался до выжженную солнцем почвы – слишком слабый, чтобы держать себя и Слоана от падения на землю – Эрагон лег на свои руки, согнутые под странными углами под его грудью, и смотрел полузакрытыми глазами на желтые вкрапления цитрина, испещрившего маленькую скалу в одном или двух дюймах от его носа. Слоан весил на его спине, как груда железных слитков. Воздух просачивался от легких Эрагона, но ни разу, казалось, не вернулся. Его видение затемнилось, словно облако закрыло солнце. Смертельное затишье разделило каждый удар его сердца, и биение, когда это приходило, было не более, чем слабым трепетом.
Эрагон больше не был способен к связному мышлению, но где-то глубоко в уме он сознавал, что он собирается умереть. Это не пугало его; наоборот, такая перспектива успокаивала его, ибо он невероятно устал, и смерть освободила бы его от разбитой оболочки его тела и позволила бы ему отдыхать в течение целой вечности.
Сверху и позади его головы пролетел шмель такой же большой, как и его большой палец. Он покружил над его ухом, затем завис рядом со скалой, исследуя узлы цитрина, которые были такого же яркого желтого цвета, как и луговые звезды (fieldstars), что цвели среди холмов. Грива шмеля сверкала в утреннем свете – каждый волосок отчетливый и индивидуальный для Эрагона – и его смазанные крылья производили нежный грохотание, словно сигнал вечерней зари, наигрываемый на барабане. Пыльца припудрила щетины на его ногах.
Шмель был таким ярким, таким живым, и таким красивым, что его присутствие возродило в Эрагоне желание жить. Мир, который содержал существо столь удивительное, как этот шмель, был миром, в котором ему хотелось жить.
Одной только силой воли он вытащил свою руку из-под груди и ухватился за древесный стебель соседнего куста. Словно пиявка или клещ или какой-то другой паразит, он извлек жизнь из растения, оставляя его слабым и коричневым. Последующий порыв энергии, которая побежала по Эрагону, обострил ум. Теперь он испугался; в возвращенном желании продолжить существование он не нашел ничего, кроме страха в черноты загробной жизни.
Подтянувшись вперед, он ухватился за другой куст и перенес его энергию в свое тело, затем за третий и четвертый кусты, и так пока он снова не овладел полной степенью своей силы. Он встал и посмотрел назад, на след из коричневых растений, который тянулся за ним; горечь наполнила его рот, так как он увидел, что он натворил.
Эрагон знал, что он был неосторожен с магией и его опрометчивое поведение могло обречь варденов на верное поражение, если бы он умер. В непредусмотрительности, его глупость заставила его вздрогнуть. Бром надавал бы ему затрещин за доставленные неприятности, подумал он.
Вернувшись к Слоану, Эрагон поднял изможденного мясника с земли. Затем он повернул на восток и двинулся прихрамывая прочь от Хелгринда, в приглянувшееся убежище. Спустя десять минут, когда он остановился проверить, где преследователи, и увидел облако пыли, кружащееся у основания Хелгринда, по которому он понял, что всадники достигли темной башни из камня.
Он улыбнулся. Приспешники Гальбаторикса были слишком далеко для любых меньших заклинателей среди их уровня, чтобы обнаружить его мысли или Слоана. К тому времени, как они обнаружат тела раззаков, подумал он, я пройду лигу или больше. Я сомневаюсь, что они смогут тогда найти меня. Кроме того, они будут искать дракона и его Всадника, а не человека, идущего пешком.
Убежденный, что он не должен волноваться о грозящем нападении, Эрагон возобновлял свой прежний темп: ровный, легкий большой шаг, который он мог сохранять в течение всего дня.
Высоко над ним солнце светилось золотым и белым. Перед ним простиралась бездорожная дикая местность на много лиг, уже окружающая рядом флигели некоторых деревень. И в его сердце, вспыхнули новая радость и надежда.
Наконец-то раззаки мертвы!
Наконец, его поиски мести были закончены. Наконец, он выполнил свой долг по отношению к Гэрроу и Брому. И наконец, он сбросил покров страха и раздражения, что он кропотливо разрабатывал с тех пор, как раззаки в первый раз появились в Карвахолле. Их убийство отняло намного больше времени, чем он ожидал, но теперь дело было сделано, и это было огромным делом. Он разрешил себе наслаждаться удовлетворением от того, что совершил такой трудной подвиг, хоть и с помощью Рорана и Сапфиры.
Все же, к его удивлению, его победа была сладостно-горькой, испорченная неожиданным чувством потери. Его охота на раззаков была одной из его последних связей с его жизнью в долине Паланкар, и он не хотел отказываться от той ужасной связи, как это было. Кроме того, та задача дала ему цель в жизни, когда у него не было ни одной; это была причина, почему он первоначально уехал из своего дома. Без этого дыра зияла у него там, где он лелеял свою ненависть к раззакам.
То, что он мог печалиться о конце такой ужасной миссии, ужаснуло Эрагона, и он поклялся избегать совершения такой же ошибки еще раз. Я отказываюсь стать настолько привязанным к моей борьбе против Империи, Муртага и Гальбаторикса, чтобы мне не хотелось идти дальше к чему-то еще, когда и если время настает — или хуже, чтобы мне хотелось продлить конфликт скорее, чем приспособиться к тому, что происходит потом. Он решил затем оттолкнуть свое скверное (никуда ни годное) сожаление и сконцентрироваться вместо этого на своем облегчении: облегчение, что он освободился от мрачных потребностей своих самоналоженных поисков и что его единственными оставшимися обязательствами были эти рожденные его текущим положением.
Приподнятое настроение сделало его шаги более легкими. С раззаками покончено, почувствовал Эрагон, словно он смог, наконец, сделать жизнь для себя основывающейся не на том, кем он был, а на том, кем он стал: всадником.
Он улыбнулся неровному горизонту и засмеялся, когда побежал, безразличный к тому, мог ли кто-нибудь услышать его. Его голос прогремел тут и там the draw, и вокруг него, все казалось новым, красивым и полным обещания.
6. Пройти путь в одиночку
В животе у Эрагона урчало.
Он лежал на спине, ноги прижаты и согнуты в коленях - его бедра ныли от путешествия с таким тяжелым грузом, какого он никогда не носил прежде — когда громкий грохот вырвался из его внутренностей.