Виновный

Петринский. Все чистые и неиспорченные души тебя обожают!

Из передней слышатся голоса Анн и Марии. Они входят вместе. Ана – красивая, но уже несколько увядшая женщина, с сединой в волосах. Одета с большим вкусом, в черном платье. Держится непринужденно и с достоинством.

Ана. Послушай, профессор! Сардины можно есть и без лимона! Твоя жена в панике от того, что в гастрономе нет лимонов.

Петринский. Все хозяйки впадают в панику, когда спохватятся, что не купили вовремя то, что нужно.

Ана. Да ну? А я не могу себе представить лучшей хозяйки, чем Мария.

Петринский. Все относительно! Есть жены, которые вспоминают про обед, только когда супруг уже пришел с работы, и регулярно кормят его вареными яйцами! (Подходит к Ане и почтительно целует ей руку.)

Глафира (язвительно). Профессор Петринский делит женщин на две категории: на тех, кому целует руку, и тех, кто этого не заслуживает.

Мария. А критерий – кормят они своих мужей вареными яйцами или нет.

Петринский. Это верный признак, по которому о многом можно судить.

Глафира. Только вот беда – характеризует-то он прежде всего тебя.

Ана (Глафире). Не сердись, милая, если мужчины не целуют тебе руку! Они просто хотят поднять настроение у таких увядших особ, как я. А ты цветешь и не нуждаешься в подобных любезностях.

Мария. Не понимаю, зачем такая дискриминация! Теодосий, например, одинаково вежлив со всеми дамами.

Ана. О-о-о, в возрасте Теодосия мужчины становятся очень внимательны к этикету.

Петринский (с досадой, Ане). Хватит о возрасте! Разве мы уж так стары?

Глафира (Ане). Не говори о возрасте в его присутствии. Это его раздражает!

Петринский (враждебно, Глафире). А чем ты будешь кормить супруга сегодня вечером?

Глафира (сердито). Не твое дело!

Петринский (Ане). Видела, кого что раздражает? Половина элегантных женщин Софии перекладывает свои обязанности на ресторанных поваров.

Глафира (вспыхивает). Я художница, господин профессор, а не кухарка!

Глафира порывается уйти, но Петринский останавливает ее, берет за руку.

Петринский (как будто ничего не произошло). Прошу прощения! (Медленно поднимает руку Глафиры и целует.)

Глафира. Просишь прощения! Хорошо еще, что ты умеешь заглаживать свою вину! (Успокаивается.)

Ана (с упреком, Петринскому). Харалампий, ты теряешь чувство меры!

Мария. Для него любая замужняя женщина – это домашнее животное, которое можно пнуть, когда вздумается.

Петринский (Марии). Кто тебе позволил вмешиваться со своими комментариями?

Мария. Ты хочешь, чтобы я была еще и глухонемой? (Глафире.) Он не читал тебе мораль, не внушал, как надо прислуживать мужу, пока я ходила за лимонами?

Глафира. Да, милая! Он носит мораль словно мелочь в кармане пиджака и раздает всем, кого посчитает аморальным! Но мы поговорили еще и о кое-каких эпизодах из времен его молодости!

Петринский. Во времена моей молодости ты была грудным младенцем.

Глафира. У мужчин не одна молодость! Во времена той, о которой говорю я, мне было восемнадцать, и кое-что я очень хорошо понимала.

Петринский. Что, например?

Глафира (подчеркнуто и с горечью). Я понимала, что такое бедность, дорогой! (Ане и Марии.) Когда папе удавалось продать картину, мы приглашали его в нашу тесную мансарду, в которой жили как сардины в банке. Он приходил, элегантный принц, с кучей подарков. А я сгорала со стыда за свои стоптанные туфли.

Петринский. Если б ты знала, как ты была мила именно в этих туфлях, Глафира!

Глафира (Ане и Марии). Но тогда он не любил говорить о морали.

Петринский. А ты любила мечтать обо всем том, что имеешь сейчас: об интеллектуальном муже с собственной машиной и большими доходами.

Глафира (задумчиво). Я мечтала только о любви! Но даже и от нее я была отделена бедностью как пропастью.

Ана. Да, полезно время от времени вспоминать прошлое.

Глафира (с неожиданной и внезапной ожесточенностью). Нет, для него – вредно! Он вспомнит о солидной клиентуре, которую у него теперь отобрали государственные клиники! Или об элегантных девушках, с которыми играл в теннис. Или о маразматических светских дамах, которые не давали ему покоя, пока он не поставит им какой-нибудь диагноз.

Ана (c упреком, Глафире). Неужели это мешало ему быть честным человеком? Ведь именно тогда он предоставлял свою квартиру для нелегальных встреч. Сколько раз мы с Теодосием прятались у него от облав!

Глафира (саркастически). Какая предусмотрительность с его стороны!

Пауза. Все молчат. Глафира берет со стола сумку.

(Марии.) Прости, милая! Я ухожу, и больше меня здесь не будет. Если захочешь меня видеть, приходи в мастерскую.

Петринский (в бешенстве). Если она хоть раз пойдет в твою мастерскую, двери этого дома для нее закроются!

Глафира (спокойно и презрительно). Скоро твое мнение станет и для нее так же безразлично, как для меня! (Ане.) До свидания, Ана! (Выходит.)

Пауза. Петринский нервно расхаживает по холлу.

Петринский (гневно). Подумать только! Кичится бедностью, а сама живет не всем готовом!

Ана. Но и ты переходишь границы! Почему ты ненавидишь эту женщину?

Мария. Потому что он считает ее испорченной. Запрещает мне с ней дружить.

Ана (строго). Как ото – запрещает?

Мария. А вот так! Прямо и категорически, как оп привык.

Петринский (возбужденно, Ане). Неужели и ты считаешь поведение Глафиры нормальным?

Ана. Она немного странная! (Примирительно и снисходительно.) Ну и что? Есть женщины, которые эксцентричность поведения компенсируют блеском ума!

Петринский (с вызовом, подчеркнуто). А тебя не раздражает чрезмерное восхищение твоего супруга ее умом? И его привычка ходить к ней в мастерскую?

Ана (с громким смехом). Не смеши меня, Харалампий! Неужели нас должна раздражать дружба между людьми! Ведь мы живем не в рабовладельческую эпоху!

Петринский (взрывается). Хватит с этими эпохами! Все уши прожужжали! Я из одной эпохи, ты из другой эпохи, а между нами шляются типы из переходной эпохи! Такие, как Глафира! Ни рыба ни мясо!

Мария. Он и меня зачисляет в эту переходную эпоху, только великодушно забивает себя.

Петринский (саркастически). Ничтожество! Гордость супруга и украшение официальных приемов.

Ана. А ты разве не гордишься красотой своей жены? (Смеется.) Это называется «переходный период», а не «эпоха».

Петринский. Ну, я не знаю, как это называется. (Сердито машет рукой.)

Ана. И что плохого в Глафире?

Петринский. Я предпочел бы гордиться скромностью жены.

Ана. А зачем лишать приемы украшений?

Петринский. Я не люблю фальшивых украшений.

Ана. Ошибаешься, дорогой! Глафира превосходная, очаровательная женщина! Свободный и смелый дух в нашем новом мире! И к тому же человек искусства! Она великолепный, настоящий талант, хотя и платит известную дань формализму! Я очень люблю колорит и настроение в ее пейзажах.

Петринский. Да, конечно! Формализм легче всего протащить в пейзажах! Любая посредственность может им прикрыться.

Ана. Тебе бы только позлословить! Но я все равно не могу понять, почему ты запрещаешь своей жене дружить с Глафирой?

Петринский (вспыхивает). Слушай, милая! Когда я оперирую в больнице, я должен быть уверен, что моя жена сидит дома!

Ана (делает движение рукой). Так! Запертая в гареме, да?

Петринский (с гневом). А не разъезжает со всякими типами на машинах по дачам! Поняла?

Мария (хватается за голову). Господи! Когда это я разъезжала!

Петринский. Не бойся! Глафира научит!

Ана (разражается громким смехом). О, буржуа! Мелкий, неисправимый буржуа! (Продолжает смеяться.) Значит, по-твоему, Глафира испортит твою жену, так?