Страница 2 из 88
Ну ничего, сегодня я не намерен повторять ошибок, приводящих к насморку. Судя по показаниям термометра и осторожному заявлению диктора в утренних новостях, к нам пришла настоящая ройменбургская осень. Дожди, утренние заморозки, вечерние туманы... Пора доставать сапоги. Зря я, что ли, их покупал? Настоящая кожа, чулком садящаяся по ступне и на четыре пальца поднимающаяся выше щиколоток. А фасон, какой фасон... Сказка! «Полдень в Палермо», мечта всей моей юности, расцвеченной в немалой степени и фильмами о суровых людях с юга Италии. Кому-то моя обновка покажется старомодной, кому-то наоборот, предвестником очередного возвращения классики, но главное, она — удобная. И уютная.
Всё, належался, намечтался! Пора завтракать. А что у нас на завтрак?
По законам жанра следовало бы жарить яичницу с беконом, ибо чем ещё может насыщать себя рано утром настоящий англичанин? Но топлёный на сковороде подкопчённый свиной жир — не самая здоровая пища, а я англичанин только наполовину. Папину.
Генри Джеймс Стоун, высокий, плотный, отчаянно рыжеволосый и столь же отчаянно весёлый лондонец, приехал в Ройменбург тридцать пять лет назад, по долгу службы. В город, который я по праву считаю своей родиной, вообще приезжают только по делам. А остаются жить исключительно по любви. В папином случае любовь нашла своё земное воплощение в лице чистокровной немки, белокурой и строгой Дагмары Хоффманн, что любопытно, также оказавшейся в городской черте не из любопытства и праздности, а в процессе рабочей поездки. Но Гермес охотно уступил бразды правления судьбами своих подопечных Афродите, и не прошло и полугода, как в пригороде Ройменбурга Ноймеердорфе поселилась молодая семья. А ещё спустя совсем небольшое время у четы Стоун-Хоффманн появился наследник, которого по настоянию мамы назвали Джек.
Да, именно мама ратовала за то, чтобы я носил сугубо английское имя. Как она объясняла, из-за моей похожести на отца. На деле же, грубоватые очертания подбородка и суровые брови я унаследовал скорее от Дагмары, в крови которой наверняка прятались следы не одного рода германских рыцарей. Светло-каштановые волосы и ожидающие своего звёздного часа рыжевато-пшеничного оттенка усы — вот это точно от отца, вне всякого сомнения. А глаза получились серединка на половинку: не голубые и не густо-серые, а что-то среднее. Впрочем, для Ройменбурга моя внешность была самой обыкновенной, и назвать меня можно было с тем же успехом и Джованни, и Михелем, и Роландом. Никто бы не удивился, потому что... Жители Ройменбурга никогда и ничему не удивляются, а если быть уж совсем точным, ни за что не покажут малознакомому человеку своего удивления, такова их сущность, сложившаяся на протяжении более чем трёх веков с момента основания города.
То было время ослепительных падений и взлётов. Рушился Ганзейский союз, укреплялась королевская власть европейских владык, открывались новые горизонты на западе и востоке, а в тихой северной провинции, которую миновали потрясения войн, как торговых, так и завоевательно-освободительных, три близ расположенные деревеньки мало-помалу придвинулись друг к другу своими границами, а потом и вовсе слились воедино, благо регулярно пополнялись новыми обитателями, бежавшими то ли от мирской суеты, то ли от врагов, то ли от друзей. Тишь, гладь и божья благодать сопровождали бытие будущих ройменбургцев почти полтора века, когда вдруг стало ясно, что поселение вполне заслуживает права носить гордое имя «город», и на общем сходе было решено обратиться к властям с полу-требованием, полу-просьбой об изменении статуса. Власти, как это ни странно звучит, согласились, даже без чрезмерной мзды, и в середине 18 века от рождества Христова в северной Европе возник новый город, свободный от предрассудков заносчивых долгожителей и принимающий в своих стенах любого, кто... Умеет любить.
Об истории Ройменбурга можно прочитать и в университетской библиотеке, но мне куда больше нравилось слушать рассказы соседа, который часто прогуливался вместе со мной по узким улочкам Ноймеердорфа во времена моего детства и отрочества, а потом составлял компанию за кружкой пива в заведении фрау Герты. Самое поразительное, что Би Олдмэн ничуть не менялся за последние двадцать пять лет. Впрочем, как может измениться высушенный жизнью маленький старичок с курносым носом, создающим впечатление, что переносицы на морщинистом лице отродясь не было? Разве что слегка поблекнуть красками, но... Учитывая нежную и всепоглощающую страсть, питаемую моим знакомцем к тёмному элю, можно было не бояться за то, что с пергаментных щёк пропадёт игривый румянец. Зато слушать мистера, или как он сам произносил, «миста» Би, можно было часами. Я и слушал, причём в юности едва ли не с большим увлечением, чем в детстве. Наверное, потому что ненайденные клады витальеров успешнее волновали воображение, уже имеющее представление и кучу фантазий о том, что можно сделать с этим самым кладом...
Половинку помидора и несколько колечек репчатого лука, спрыснутого кипятком. Хорошо бы ещё дольку чеснока отжать, но не хочется нервировать коллег на работе ароматным дыханием. Тосты делать не буду, и так вчера изделий из теста употребил сверх меры. Правда, пирожки с капустой первого урожая были слишком хороши, чтобы огорчать соседей отказом от снятия пробы. В конце концов, мы делим между собой один сад, и я иногда принимаю участие в поливе грядок и прочих садово-огородных работах, так что имею полное право вкушать плоды трудов своих. Обычно не в столь большом количестве, разумеется. Но под пиво, сваренное на молодом хмеле... Всё, пора закрыть воспоминания на замок, иначе и скромный завтрак в горло не полезет.
Плюх, бух, бам и не один десяток неприличных выражений, оставшихся невысказанными — мои постоянные спутники в путешествии по ройменбургской подземке. Здесь всегда тесно и многолюдно, хотя если рассуждать с применением таких средств, как логика, основной поток пассажиров должен наводнять метро лишь в утренние и вечерние часы. Однако жизнь редко подчиняется законам науки, зато свято следует закону подлости, и в какое бы время дня и ночи я не садился в поезд на Юго-Западной линии, кто-нибудь непременно пройдётся мне по ногам, хорошо, если не потопчется, а окажись я нерасторопен и невнимателен больше, чем обычно, оторвут все пуговицы с пиджака. Собственно, по этой причине предпочитаю верхнюю одежду с застёжкой «молнией»: порвать труднее. Ненамного, но в некоторых вещах и малые шансы становятся определяющими.
Ой, ай, упс, уф-ф-ф-ф... Основная масса студентов вылетела из вагона на «Университетской», и у меня наконец-то появилась возможность раскрыть утренние газеты. О чём расскажет пресса? Порадует или огорчит?
Ритуал поедания глазами свежих печатных изданий возник у меня давным-давно, можно сказать, в самом начале трудовой деятельности, когда опытным путём выяснилось, что дорога от дома до работы занимает не меньше трёх четвертей часа, львиную долю которых нужно проводить в поезде подземки. Сначала я боролся со скукой испытанным средством — дремотой, но утренний транспортный сон приводил к тому, что на рабочее место водружался некто рассеянный и зевающий, а закрытые глаза в вечернем поезде — к пропуску родной остановки. Добро бы, она была конечной, тогда я мог бы с чистой совестью дожидаться недовольного похлопывания по плечу от дежурного по станции, а так... Спать, не смежая век до конца, ещё хуже, чем не спать вовсе. Но слава Господу, решение проблемы нашлось довольно быстро. Газеты и журналы — вот всё, что нужно зевающему молодому человеку, чтобы довольно долгое путешествие пролетело почти незаметно. У этого способа был только один существенный недостаток: горы макулатуры, которые раз в месяц выволакивались из дома для сдачи на приёмный пункт.
Поначалу чтение прессы воспринималось мной, как некая терапия, но привычку оно вызывало не хуже наркотиков, и спустя год я уже и не мог помыслить утро и вечер без порции печатного слова. Чем пахнут новости? Нет, вовсе не жареным, как человечеству упорно внушают дельцы от рекламы. Новости пахнут типографской краской, ароматом мира, одновременно находящегося в двух разных реальностях: рядом с нами и на газетной странице...