Страница 89 из 122
- Одиночная кража... по первопутку... — раздумчиво проговорил Денис Петрович. — Пятерик вломят.
В марте будущего года съезд партии намечается, значит, амнистия легонькая будет — как раз для Гавроша…
- Веселую картинку нарисовал, Денис Петрович, — хмыкнул Борька.
- А ты больше мрачные уважаешь? — покосился на него Денис Петрович. — Это дело нехитрое — и дурак нарисует... Вот одного только не пойму, Борис, как его эта Милка паскудная заложила... Такая была своя в доску девка... А ведь у меня на людей — нюх…
- Да ну? — с той же веселостью не поверил Борька.
- Ты «нукать» будешь, когда запряжешь, — нахмурился Денис Петрович, и Борька тут же понял, что переступать опасную черту в отношениях нельзя — Денис Петрович в свой адрес иронии не признает.
- Извиняй, Денис Петрович, к слову сказанулось... А с этой шалавой разберемся, такое дело спускать нельзя.
- Ты разберешься? — внимательно посмотрел на него Денис Петрович.
- А что? — оскалился в улыбке Борька.
- Ну-ну... Бог в помощь…
Настя не слушала, о чем они говорили, уходила, приходила, предложила поджарить яичницу и опять ушла на кухню. Через некоторое время принесла шипящую сковородку и деревянную дощечку, сказала весело:
- Рубайте, волкодавы! А то забуреете с голодухи…
Борис краем глаза все время наблюдал за ней, и сердце его млело, сладко таяло и душа пела — ах, какая деваха встретилась Борьке, вот и угадай поди, где найдешь, а где потеряешь…
Пришла Тамара с сеткой, набитой бутылками и продуктами. Все оживились, Денис Петрович довольно потирал руки, вдруг сказал:
- Ну, Настя, амба пришла твоей вольной жизни!
- Чего это вдруг? — Настя скорчила презрительную гримаску, отчего ее миловидное лицо показалось Борьке еще привлекательнее.
- Борис на тебя глаз положил.
- Ой, держите меня, а то упаду! Да кто он такой-то, твой Борис? Таких Борисов тут знаешь сколько перебывало?
- Что ты молотишь, Настька? — хихикнула Тамара. — Молодой человек тебя неправильно поймет! — и она опять захихикала.
- А каждый понимает в меру своей испорченности! — ответила Настя.
«Интересно сказано, — подумал Борька, — надо будет запомнить».
- Он молодой человек, совсем неиспорченный! — хихикнула Тамара. — Он тебя правильно понимает.
Так они выпивали и «шутили» до поздней ночи.
Потом Борька попросил переночевать.
- Негде голову, что ли, положить?
- Прописка есть, а ночевать негде... — вздохнул Борька.
Ему постелили на полу рядом с раскладушкой, на которой спал Денис Петрович. Тамара ушла и, когда прощалась, тоже хихикала. Настя улеглась на кровати в маленькой комнате. Борька не мог уснуть, ворочался, потом спросил громко, благо, дверь в маленькую комнату была открыта:
- Настя, не спишь?
- Не сплю, — сердито ответила Настя.
- Ты где работаешь-то, Настя?
- На Полянке парикмахерскую знаешь?
- У Малокаменного, в самом начале? — переспросил Борька.
- Я там парикмахером работаю, устраивает?
- Вполне... — улыбнулся Борька, глядя в темное мокрое окно. — Буду бесплатно стричься.
- С чего это ты взял? — из маленькой комнаты отозвалась Настя. — С тебя тройную цену брать буду.
- За что ж это?
- За то, что ты на меня глаз положил.
- Ого! Я первый, что ли? Или со всех тройную цену берешь?
- Щас встану и в зубы дам, — серьезно пообещала Настя. — Шутник на голову свалился... Тебе что тут, хаза воровская?
- А если хаза, чем плохо? — подумав, спросил Борька. — Я ж культурно себя веду... И если кто тебя обидит, Настя, я тому... зубы в глотку вобью, век свободы не видать…
- Слава богу, защитником обзавелась, — вновь насмешливо проговорила Настя, но Борька все же уловил в ее голосе нечто новое — теплоту и симпатию, и снова сердце часто забилось, поплыло, словно лодка по ночной реке, в туман, в тревожно-волнующую неизвестность. Не-ет, все-таки будущее всегда лучше прошлого, подумал Борька, в будущем каждую минуту ждет тебя неожиданность, только в будущем живет надежда. В самые тяжкие и тоскливые минуты и часы лагерного бытия его не покидала надежда. Хотя один бывалый зэк сказал ему: если сюда попал, не надейся выйти. Забудь про свободу и вообще про все забудь. Здесь тебе жить, здесь — умереть.
- Для чего забыть? — не понял Борька.
- Чтоб свобода слаще казалась, — усмехнулся бывалый зэк. — Если каждый день про волю думать будешь — сгоришь без дыма, сдохнешь или с ума сойдешь.
Но у Борьки были железные нервы, и он каждый вечер засыпал с мыслью о свободе, о том, как выйдет на волю... как приедет домой... обнимет бабку, мать, младшего брата Робку... как с корешами встретится... как вольный ветер обожжет ему щеки и выбьет из глаз слезу.
Нет, мертв тот человек, которого покидает надежда или который сам прогоняет ее от себя... который смиряется с тем, что имеет, и ничего не хочет больше. Но Борька был живой, наглый и смелый, кровь кипела у него в жилах. Прошлое он забудет начисто! Что ему прошлое, когда у него столько будущего?! Он возьмет в будущем все! И будьте вы прокляты, поганые менты, судьи и прокуроры! Ловите ветер в поле!
Борька заворочался, спросил:
- Настя, у тебя будильник есть?
- Есть.
- На шесть утра поставь, а?
- Куда это ты в такую рань собрался?
- Тебе за деньгами, чудачка... — улыбнулся в темноте Борька.
- И ставить не надо — уже полпятого ночи.
- Ого! — только и сказал Борька, замолчал, нашарил на полу пиджак, достал оттуда папиросы, спички, закурил. Потом встал, на цыпочках прошел в маленькую комнату, стал искать на столе консервную банку для окурков.
- Ну куда, куда ты топаешь? — спросила тут же Настя.
- Спи, Настя, спи. Я банку для окурков ищу.
- Смотри ты, какой культурный... — пробормотала Настя, засыпая.
Борька нашел банку, вернулся на свой матрац на полу, улегся и курил, глядя в черное, слезящееся дождем окно. В шесть утра зазвонил будильник, но Борька и без него не спал. Он бесшумно встал, быстро оделся, нашел на вешалке пальто, шарф и кепку, натянул свои громовые «прохоря» и вышел из комнаты. Протопал по гулкому дощатому коридору, спустился по деревянной лестнице и вышел на улицу.
Было начало седьмого, и уже пошли первые трамваи. Люди выходили из домов и бараков, торопились к остановкам. Еще не наступило утро — воздух постепенно наливался голубизной, словно в пузырек с чернилами понемногу добавляли воды.
Борька ехал на трамвае, потом — на троллейбусе, потом шагал по переулкам. Хорошо, хоть дождя нет, подумал Борька. Хотя было сыро и зябко, у черных мокрых деревьев с голыми ветвями был сиротливый, бездомный вид. Борька пришел к Милкиному дому, потоптался у подъезда, оглядываясь вокруг, потом вошел внутрь. Он притулился на короткой лестнице, ведущей в подвал, спрятавшись за большим деревянным ящиком с дворницкими метлами и лопатами. Отсюда был виден последний пролет лестницы со второго этажа. То на одном, то на другом этаже хлопали двери, слышались шаги спускающихся людей, потом появлялись на последнем пролете они сами. Борька внимательно, не отрываясь, наблюдал, ссутулившись, втянув голову в плечи. И вот хлопнула еще одна дверь, послышались частые перестуки девичьих каблучков. Борька вздрогнул и, еще не видя, кто идет по лестнице вниз, понял, что это Милка. Рука скользнула во внутренний карман пиджака, вынула финку.