Страница 25 из 27
Единственный вывод, который мы можем сделать на основании исследований, посвященных проблемам восприятия и языка, звучит так: освобождение перцептивной функции человека от ограничений разума приходит только в результате полного и всестороннего преодоления языка, стабильного и контролируемого растождествления с ним. Постижение Реальности всегда происходит вне языка, а называние, если оно включается, практически аннулирует полученный опыт. Каждое оккультное учение, желающее вывести своих последователей из-под власти разума, уделяет внимание проблеме растождествления с языком. Более того, все исследователи оккультизма в процессе работы вынуждены сталкиваться с данным вопросом. Рассуждение Олдоса Хаксли, которое мы собираемся привести, в этом отношении типично, оно убедительно демонстрирует, что "языковой барьер" для мистика неизбежен. Для Хаксли эти идеи явились результатом его опытов с мескалином и другими психоделиками. Вот что он пишет:
"Размышляя над свои опытом, я обнаружил, что совпадаю во взглядах с выдающимся кембриджским философом, доктором Броудом, который писал: "нам следовало бы отнестись серьезней, чем раньше, к теории, которую Бергсон выдвинул для объяснения памяти и чувственных восприятий. Восприятие, как функция мозга и нервной системы, — явление в значительной степени злиминативное (вытесняющее), а не продуцирующее. Каждый человек в любой момент способен вспомнить все, что когда-либо происходило с ним, и воспринять все, что происходит повсюду во вселенной. Функция мозга и нервной системы — защитить нас от подавления этой массой в основном бесполезного и бессмысленного знания, скрывая большую часть того, что мы могли бы воспринять или вспомнить, и оставляя только весьма небольшой, специфически отобранный материал, который может пригодиться практически." В соответствии с этой теорией каждый из нас потенциально является Космическим Разумом. Но так как мы продолжаем оставаться животными, все наши заботы сводятся к выживанию. Чтобы обеспечить биологическое выживание, Космический Разум должен был сузиться при помощи перекрывающих клапанов мозга и нервной системы. В конечном итоге выходит ничтожная струйка, представляющая тот тип сознания, который помогает нам выжить на поверхности этой ничем не выдающейся планеты. Чтобы сформулировать и выразить содержание этого суженного сознания, человек изобрел и тщательно разработал ту систему символов вместе с внутренне присущей ей философией, колкую мы называем языком. Каждый индивид одновременно извлекает пользу из языковой традиции, в которой он рожден, и оказывается ее жертвой. Польза языковой традиции в том, что она дает доступ к накопленным запасам опыта других людей, а ее жатвой человек становится, так как язык убеждает его в том, что суженное сознание — это единственное сознание, и так извращает его чувство реальности, что он слишком склонен считать свои концепции чем-то данным извне, а свой мир — явлением действительности. То, что в языке религии называется "этим миром", есть вселенная суженного сознания, выраженного через язык, и как бы окаменевшая под его воздействием. Различные "иные миры", с которыми человек случайно сталкивается, являются множеством элементов всеобщего сознания, принадлежащих Космическому Разуму. Большинство людей почти всегда знает только то, что проходит через перекрывающий клапан и признается абсолютно реальным с точки зрения местного языка." (A. Huxley. The doors of perception)
He осознав, каким серьезным препятствием является язык дня чистого восприятия, мистически настроенный искатель находит лишь то, что подсказывает ему собственный ограниченный разум. Слишком много оккультистов заблудилось в лабиринте видений именно по этой причине. Почти все мифы современного мистицизма рождены в результате небрежного обращения с языком, отчего оказываются сотканными из сплошной цепи заблуждений, ценою которых подчас становится сама жизнь. "Вся беда в том, — писал Д. Т. Судзуки, — что язык — это самый ненадежный инструмент, который когда-либо изобретал человеческий разум. Мы не можем жить, не прибегая к помощи этого средства общения, ведь мы существа общественные; но если мы только примем язык за реальность или сам опыт, мы совершим самую ужасную ошибку, и начнем принимать за луну палец, который всего лишь указывает на нее. Язык — это обоюдоострый меч. Если пользоваться им неосторожно, то он поразит не только врага, но и самого нападающего. Мудрый избегает этого. Он всегда очень осторожен в обращении с языком." Что поделать! Недостает мудрости современному оккультизму, который слишком часто норовит произвести впечатление, поразить чем-нибудь «потусторонним» — астральными «контактами», чудесными силами, сверхъестественными личностями (вроде "космических учителей"), которые только и делают, что распространяют "спасительное знание" или зловещие новости о близком возмездии за грехи. Раз поддавшись соблазну назвать, определить опыт, ввести его таким способом в рамки языка, и поверив в произнесенное слово, духовный искатель превращается в носителя мифа, бессознательного шарлатана, созывающего вокруг себя толпу учеников. К несчастью, обывателю именно такая «духовность» кажется наиболее убедительной, ибо в общем-то она не выходит за границы человеческих представлений и судит вполне доступную, увлекательную сказку — что-то вроде новомодного впечатляющего) триллера. Настоящая же тайна бытия современному человеку не так бросается в глаза, оставаясь слишком сложной, трудноуловимой материей. Да и в самом деле, возможно ли какое-то постижение вне языка, вне разума? Не очередная ли это выдумка "мудрствующих лукаво" философов?
По крайней мере, древнейшие исследователи психики утверждают, что такое постижение возможно. Как пишет Э. Гримстоун в своем введении к "Практике дзэн" Сэкида Кацуки: "Чтобы видеть мир таким, каков он есть, нам нужно оставить эту всепроникающую деятельность ума, оставить ее, опустошить ум, ослабить то, что мы воображаем своей словесной властью над миром. Зрелый ученик Дзэна посредством длительной практики освободился от таких мыслей, концепций, ложных понятий, фальсификаций и грез, которые обычно плетет наш ум. Он переживает настоящий момент во всей его полноте таким, каков он есть, он способен видеть то, что действительно находится перед ним. Его восприятие мира является чистым и незапятнанным."
Мы, конечно, не можем забыть язык, как не можем забыть разум, если не собираемся вместо подлинной Реальности найти подлинное безумие. Очевидно, мы должны прийти в некое особое положение произвольного разьединения с языком, чтобы подобно дону Хуану всегда повторять: "Это лишь способ говорить." Нам следует забыть язык, не забывая его. Древние даосы неоднократно упоминали о таком странном процессе. Они создали образ Великого Слова, сущностью которого является тишина. Всем своим творчеством они напоминали человеку, что слово не имеет «изначального» смысла, оно только чревато смыслом. Как замечает В. Малявин: "Истинное слово — это слово, переживаемое как процесс и в предельной конкретности своей откликающееся всей бездной мироздания; слово, высвобождающее силу бытия в вещах."
Забвение слова, забвение языка — это совсем не тривиальная «забывчивость». Такое забвение, как указывали даосы, несет определенную функцию: оно является перерастанием мыслью ее концептуальной оболочки, превращает обособленную и потому бессмысленную вещь в весть бытия. Такое постижение — переворот в сознании и восприятии языка. Оно освобождает язык от навязанной ему функции обозначать сущности, а сознание — от его предметности. Оно научает видеть во всех формах жизни беспредметный порыв, чистый зов, являющийся сугубо конкретной реальностью. "Небо и земля обладают великой красотой, а не говорят. Четыре времени года имеют ясный закон, а не судят. Вещи несут в себе совершенную истину, а не ведут речей…" — такова древняя даосская мудрость. Значит, возможно пользоваться языком так, чтобы он не заслонял от нас этот "беспредметный порыв", этот "ветер нагуаля". Более того, нам совершенно необходимо пройти через словесную и умственную мишуру, через всеохватывающую пелену абстракций, чтобы, оттолкнувшись от нее, найти в первозданной чистоте безмолвный фундамент — саму энергию бытия. Выражаясь поэтически, в Слове мы находим Молчание. Ведь слова, как учили даосы, существуют для того, чтобы их забывать. Они нужны потому, что они не нужны или, точнее, становятся ненужными. Выпестованное языком внимание освобождается, чтобы превратить нас в новую, невиданную форму, в существо, полностью слитое с Реальностью, но способное при этом жить в ней и восхищаться ею. До сих пор этого достигали немногие, и мы все еще можем разделить горечь великого Чжуан-цзы, сказавшего так: "Ловушкой пользуются для ловли зайца. Поймав зайца, забывают про ловушку. Словами пользуются для того, чтобы внушить смысл. Постигнув смысл, забывают про слова. Где же найти мне забывшего слова человека, чтобы перекинуться с ним словом?"