Страница 11 из 95
И вот, пребывая в ясном рассудке, должен вам заявить: ни минуты не сомневаясь, что добром все это не кончится, те два года, в течение которых я владел «Буггер-залом», я прожил очень счастливо. Если бы вся история не кончилась так, как произошло (а у меня по-другому и быть не может), я бы и по сей день пребывал все там же. Управлять заведением мне было совсем не трудно. Я решил, что у меня к этому талант. А почему нет? Первые полтора десятка лет жизни я провел в оживленном трактире Строкера. Я изучил все явные и неявные стороны дела, и, хотя трактир был поменьше, чем «Буггер-зал», принципы работы оказались, в общем, одинаковые.
Верный своему слову (что редко бывает), я не стал отменять счастливого часа. Идя навстречу пожеланиям народа, моему начинанию последовали и другие заведения. Меня это очень позабавило.
Хоть я и держал нос по ветру и невзначай расспрашивал посетителей, у меня не было ни малейшего представления о том, чем занялся Буггер после того, как покинул свое заведение. Это несколько меня беспокоило. Я предложил ему остаться потому, что верю — друзей надо держать поблизости, а врагов — еще ближе. Но Буггер повел себя неучтиво, на уловку не купился и исчез из-под моего бдительного ока. По привычке ожидая неприятностей из-за каждого угла, я пребывал в убежденности, что Буггер рано или поздно объявится. И его возвращение повлияет на мою жизнь самым отрицательным образом.
Уверяю, это был не просто пессимизм. В жизни моей полным-полно типов, которые исчезают из нее только затем, чтобы объявиться позже. Иногда такие неожиданные появления приносили мне немалую выгоду, хотя, конечно, надолго их не хватало. В других случаях мне доводилось видеть знакомые лица в совершенно нетипичных и плохо просчитанных обстоятельствах, и такие встречи вели к большой беде.
Потому-то я и не сомневался, что наши с Буггером дорожки обязательно пересекутся. А вот когда это случится и какие несчастья принесет мне эта встреча — я представить не мог. Иногда по ночам, особенно в дурную погоду, я сидел в уголке, прихлебывая пиво, которое приносила какая-нибудь служанка, и пытался предугадать самое неприятное, что могло мне сулить внезапное возвращение Буггера.
Положа руку на сердце, я о многом передумал за эти два года. У меня вошло в привычку сидеть в одиночестве, размышляя о собственной жизни. Не то чтобы я дожил до седин, но мне стало казаться, что для человека, который провел в этом мире каких-то пару десятков лет, я ухитрился разозлить немало людей, а ведь многие из них занимали весьма высокое положение.
Когда приходила зима и дни становились короче, а ночи длиннее, я, бывало, смотрел на огонь, потрескивавший в камине, и думал о тех людях, кого я разочаровал или в ком сам разочаровался.
Моя матушка, Маделайн, служанка в трактире и блудница — ее убедили, что меня ждет большое будущее, и она слепо в это поверила, за что и приняла жестокую смерть от руки свирепого убийцы.
Король Рунсибел Истерийский, его я заинтересовал настолько, что он в нарушение обычаев сделал меня, простолюдина, оруженосцем… и даже рыцарем. Жена короля Рунсибела, королева Беатрис — ничего, кроме добра, я от нее не видел. И их дочь, принцесса Энтипи, которую я сначала считал сумасшедшей поджигательницей, поклонявшейся богине-покровительнице колдунов Гекате, а позднее понял, что принцесса…
Ну, наверное, просто сумасшедшая. В конце концов, при мне она ничего не подожгла, хотя, насколько известно, после моего побега замок сгорел дотла именно из-за нее.
Итак, вся королевская семья Истерии. Они любили и уважали меня, а я вел себя не так, как от меня ждали, хотя намерения мои были самые хорошие. Но они об этом не знали, и злость и разочарование переживали так остро, словно я был подлым эгоистом. До сих пор вижу, как Энтипи стоит у окна в замке, освещенная одинокой свечой, преданная человеком, которому доверилась и даже полюбила… или почти полюбила, насколько это чувство может быть знакомо юной девице с такими задвигами.
А еще был Тэсит. Тэсит Одноглазый, искатель приключений, герой, у которого я отнял его судьбу. Он был моим самым лучшим другом во всем мире, и только я в ответе за то, что с ним стало.
Астел, моя первая… ну не любовь, конечно, хотя именно она лишила меня невинности. Она была первой женщиной после матери, которой я полностью доверился… и моя доверчивость обошлась мне катастрофически дорого.
Этот перечень оказался длинным, и только двух человек я мог вспомнить из тех, кого действительно не разочаровал. Одним из них был наводящий ужас диктатор Шенк, безжалостный правитель варваров; мне довелось присутствовать в качестве официанта на банкете по случаю его помолвки. А другой…
Другим был Меандр, бродячий король. Изгнанник из холодного царства на далеком севере, добившийся всего своими силами, Меандр возглавлял войско солдат, связанное необременительной клятвой верности; это сборище еще называли скитальцами. Они не признавали никаких границ, шли, куда им вздумается и когда им вздумается. Можно сказать, что я завидовал их свободе и полной их беззаботности. Мне бы очень хотелось присоединиться к королю Меандру, потому что его жуликоватая философия меня привлекала. Однако кое-что не давало мне этого сделать. Очень вероятно, что именно Меандр убил мою матушку.
Сказать наверняка не мог никто. Помимо всего прочего, король Меандр был не в ладах с собственной головой. Мне довелось прямо спросить его о том деле, а он заявил, что не помнит. Пожалуй, это можно понять. По рассказам, несколько лет назад Меандр оказался в ледяной пещере, где провел не один день, застигнутый снежным бураном. Единственной спутницей была его жена, и, когда оба они уже умирали от голода, она покончила с собой, чтобы обеспечить ему пропитание. И Меандр нарушил моральные запреты и совершил ужасное деяние, питаясь, чтобы выжить, плотью своей жены.
Ходят легенды, будто те, кто предается каннибализму, превращаются в проклятых небесами чудовищ. С телесной точки зрения это может быть просто фантазия, но нет никакого сомнения, что рассудок и душа Меандра пострадали самым жестоким образом. Он утверждал, что не запоминает, как один день сменяется другим, и живет только настоящим моментом, потому что прошлое полно болезненных воспоминаний, а будущее не сулит ничего хорошего. И когда Меандр сказал, что вполне мог убить мою матушку в каком-нибудь приступе безумия, а мог и не убить… выяснить это точно я был не в силах. Мягко говоря, у меня такое положение вещей вызывало некоторую досаду.
Но я способен был попытаться убить Меандра и не зная, как обстояло дело. Не то чтобы я тяготился страстью несправедливо отнимать не мне принадлежащую жизнь. Я просто хотел найти человека, которому мог бы отомстить за убийство матушки, и, если бы это оказался Меандр, я был бы вполне доволен. Если он совершил такое, пусть заплатит своей жизнью. Если же не Меандр был тому виною, тогда в загробной жизни он вполне мог бы отыскать дух настоящего убийцы и свести с ним счеты в преисподней.
Причина, по которой я не решался открыто бросить вызов Меандру, была простой: мужик был широк, как два дерева, и носил с собой острый меч длиной с небольшую лошадь. Если бы мы скрестили клинки, он без всяких усилий порубил бы меня ломтями, как праздничного гуся. В душе я знал, что моя матушка не упокоится лучше, чем если я прикончу ее убийцу. Это значит, утешения для всех нас будет еще меньше, если я окончу свои дни кучей мяса.
Но даже так…
Даже так…
Все это меня сильно беспокоило. Просто забирало. Даже то меня беспокоило, что все это так сильно меня забирает.
Поворотным моментом стало расставание с Шейри. Мне бы радоваться, что я расстался с ней. Никому не рекомендуется водиться с колдунами. Однако я привязался к Шейри… очень привязался, мне она даже снилась — думаю, эти сны она сама мне и насылала (хотя Шейри, конечно, отрицала даже саму такую возможность).
Наверное, больше всего мне нравилось в юной плетельщице то, что она от меня ничего не ждала. Моя матушка, король, королева, рыцари, Энтипи — все ждали, что я мог бы, или стал бы, или должен был бы поступать ожидаемым образом и достичь определенных целей. Большую часть жизни я только и делал, что не оправдывал ожиданий, которые на меня возлагали окружающие, обычно просто из вредности, которая так мне присуща. Но Шейри ничего особенного во мне не видела. Более того, она, похоже, только тем и занималась, что в скрытой форме оскорбляла меня. Однако в то же самое время моя компания была явно ей по душе, что заставило меня подозревать в ней ту же извращенность натуры, что и во мне самом.