Целитель

На рассвете они каждый раз, прощаясь с толстяком-доктором, говорили:

— В Библии сказано, что, когда кто-то в беде, с неба спускается ангел, чтобы принести утешение. Этот ангел — перед нами.

И они удалялись, приободренные и даже окрыленные.

Их рассказы не выходили у Керстена из головы. В то же время его смущало состояние постоянной восторженности, в котором находились сектанты. Эти люди, видевшие в нем создание небес, — не переносят ли они рассказы об адском пламени на земную реальность? Он решил сам все разузнать. Но это было непросто. Слова свидетелей Иеговы надо было проверить так, чтобы никому не пришло в голову, что между его информацией и ее источниками есть какая-то связь. Малейшая неосторожность могла привести разоткровенничавшихся в руки палачей. И хотя они были заранее согласны на муки, Керстен должен был дождаться подходящего момента, когда было бы немыслимо, абсолютно невозможно связать свидетелей Иеговы и его интерес к лагерям.

Этой возможности доктор ждал долго. Она представилась только во время его поездки в Украину.

4

Третьего июля 1942 года Гиммлер сказал Керстену:

— Собирайте вещи для поездки в Россию. Мы отправляемся через несколько часов.

Месяцем раньше с завоеванных в прошлом году территорий началось второе генеральное наступление вермахта против советских войск. Оно было нацелено на Волгу и Кавказ. Это должен был быть сокрушительный удар невероятной мощи. Гитлер бросил туда все силы и рассчитывал в этот раз все-таки поставить Россию на колени.

Первые бои принесли ему в качестве трофеев новые земли, и Гиммлер, как обычно, поехал туда их «организовывать».

Ставка Гитлера находилась в Виннице, в Украине. Гиммлера ждала его собственная штаб-квартира в шестидесяти километрах оттуда, в Житомире.

Пятого июля Гиммлер высадился из специального поезда и отправился к домам, где должен был жить и работать вместе со своим штабом.

Это была бывшая русская казарма, окруженная высокими стенами и колючей проволокой. Там Гиммлер занимал маленький домик, в котором до вторжения жил кто-то из высокопоставленных советских офицеров. Керстен жил недалеко, примерно в таком же домике.

Жизнь, которую вел там доктор, больше всего напоминала будни заключенного. Гулять он мог только в пределах этого мрачного лагеря. За стенами все было под наблюдением, загорожено, забаррикадировано, заминировано. Когда доктор захотел поехать в город, ему пришлось получить разрешение и пропуск, как положено. В предоставленной ему машине вместе с ним ехали двое вооруженных солдат, а выходить из машины ему запретили.

— Здесь мы во вражеской стране, я не хочу, чтобы вы рисковали, — сказал ему Гиммлер.

Сам он все время боялся покушений и налетов русских партизан, так что передвигался только в сопровождении многочисленной вооруженной до зубов охраны.

В обстановке, настолько отличавшейся от той, что была в Хартцвальде, воспоминание о свидетелях Иеговы даже и близко не могло прийти в голову Гиммлеру. Наконец доктор смог заговорить о том, что так долго откладывал.

— Правда ли, — однажды вечером спросил он, — что в концлагерях систематически пытают до смерти? До сих пор я не хотел с вами говорить на эту тему. Но в Берлине перед нашим отъездом мне стали известны такие вещи, что я просто вынужден спросить об этом у вас.

Гиммлер расхохотался от души. Во всяком случае, выглядело это так.

— Ну-ну, дорогой господин Керстен, вот и вы подпали под влияние пропаганды союзников. Но это часть войны, которую они ведут против нас, — ложные слухи.

— Речь не идет о пропаганде союзников или чьей-то другой, — медленно произнес доктор. — Факты, о которых я хотел с вами поговорить, получены из очень серьезного источника.

— Из какого источника? — оживился Гиммлер.

Керстен рассказал ему правдоподобную историю, которую он заранее детально продумал, чтобы отвести любые подозрения от свидетелей Иеговы.

— Я встретил в финском посольстве в Берлине двух швейцарских журналистов, направлявшихся в Швецию…

— И что? — спросил Гиммлер.

Тут Керстен решил рискнуть. В столовой рейхсфюрера он слышал, что охранники СС в лагерях получили приказ фотографировать и снимать на кинопленку все пытки, которыми занимались тамошние палачи. Он и поверить не мог, что можно было пойти на столь безумные и омерзительные меры. Но в этом разговоре он изобразил твердую уверенность.

— Эти журналисты, — сказал он, — рядом с каким-то лагерем купили у охранников СС фотографии пыток.

По движению, с которым Гиммлер поднялся с походной кровати, Керстен понял, что слухи, в которые он отказывался верить, оказались правдой.

— Эти журналисты еще в Германии? — резко спросил Гиммлер.

— О нет, они сейчас в Швеции, а может быть, уже в Швейцарии.

— Не знаете ли, как я могу выкупить эти фотографии, за любую цену? — закричал Гиммлер.

— Не знаю, правда, — ответил Керстен, укоризненно покачал головой и продолжил: — Не лучше ли поговорить со мной откровенно? Вы не верите, что я заслужил хоть немного правды?

Гиммлер отвел взгляд. Было видно, что он попал в затруднительное положение.

— Вы сами видели эти фотографии? — спросил он.

Керстен не колебался ни секунды:

— Конечно.

Только тогда Гиммлер решился.

— Хорошо, — сказал он. — Я должен признать, что в лагерях происходит кое-что такое, что вы, с вашим финским менталитетом и привычками интеллектуала, приобретенными в вашей голландской демократии, не сможете понять. Вы не были в нацистской школе.

Сам того не заметив, рейхсфюрер заговорил с интонациями поднявшегося на кафедру занудного проповедника:

— Меня не удивляет, что некоторые методы кажутся вам неприемлемыми. Но справедливо то, что они вынуждают страдать предателей, врагов фюрера — чем дольше, тем лучше и как можно более жестоко. Это и законное наказание для них, и пример для других. Будущее нас оправдает.

Он заговорил громче, тоном, не допускающим возражений:

— Знаете ли вы, почему охранники СС получили приказ фотографировать пытки, все виды пыток, применяемых в лагерях? Чтобы через тысячу лет люди знали, как настоящие немцы во славу Германии победили противников германского фюрера и проклятую еврейскую расу. И будущие поколения будут восхищаться фотографиями, прославляющими времена Адольфа Гитлера, и будут ему за это благодарны — вечно.

Керстену хотелось заткнуть уши. Его тошнило. Еще никогда в нем не было так сильно ощущение, что он живет среди сумасшедших. Кровавый психопат… полубезумный фанатик — от этой пары можно было самому сойти с ума.

— Итак, — спросил он, изо всех сил стараясь успокоиться, но зная, что сейчас надавит на самое чувствительное место Гиммлера, — вот так проявляется хваленая честь ваших СС? Служить палачами?

— Это неправда, вы не должны так говорить! — заорал Гиммлер. — Мои СС — это солдаты. В лагерях служат отбросы нашей армии. Все отлично устроено.

Во время лечения Гиммлер привык говорить с Керстеном, отбросив всякую сдержанность. Сейчас к этому добавилось еще и профессиональное тщеславие, и в его голосе опять зазвучали властные и хамские нотки.

— Вот как все рассчитано, — сказал он. — Солдат или унтер-офицер СС нарушает правила: неподчинение приказам вышестоящего начальства, опоздание из увольнения, незаконное отсутствие или что-то в этом роде. Его вызывают на дисциплинарную комиссию. Там ему предлагают альтернативу: понести наказание с занесением в военный билет, что исключает любые возможности повышения, или стать лагерным охранником со всеми привилегиями и свободами в отношении заключенных. Он выбирает второе. Хорошо. Через некоторое время по его прибытии в лагерь его начальник просит — заметьте, не приказывает, а всего лишь просит — пытать, а потом убить заключенного. Обычно новоприбывший возмущается. Тогда начальник предоставляет ему выбор: вернуться в свою часть, где его накажут за нарушение дисциплины при отягчающих обстоятельствах, или выполнить задание. Обычно солдат предпочитает остаться. В первый раз, когда ему надо причинить человеку боль или убить его, он делает это скрепя сердце. Во второй раз ему уже легче. Наконец, он входит во вкус и начинает хвастаться делом своих рук. Но поскольку сейчас еще не время открывать это широкой публике, его ликвидируют и заменяют новым.