Целитель

5

Ранняя и очень суровая зима остановила боевые действия в России и сковала армии на дне заледеневших окопов. Впервые с 1940 года стремительное движение вперед не увенчалось полным триумфом. Несмотря на тяжелые людские и территориальные потери, русские держались, а время и пространство работали на них.

На западе Англия как никогда упорно готовилась к новым сражениям. Приближалось вступление Америки в войну. Две половинки клещей были еще далеко друг от друга, но по их очертаниям уже можно было предугадать судьбу Третьего рейха.

Керстен, который в глубине души — даже когда казалось, что все потеряно, — не верил, что нацисты смогут установить в мире свои законы, видел, что доводы разума подтверждают его инстинктивное сопротивление мысли о победе нацизма.

Гиммлер вернулся в Берлин, и доктор возобновил лечение.

Однажды утром, придя к рейхсфюреру, он увидел, что тот находится в состоянии крайней меланхолии. Гиммлер беспрестанно вздыхал, а в глазах его стояла безнадежность.

— Вам плохо? — спросил Керстен.

— Речь не обо мне, — глядя в сторону, ответил Гиммлер.

— Ну так что же случилось? — опять спросил доктор.

— Дорогой господин Керстен, я очень опечален. Я больше ничего не могу вам сказать.

— Все, что беспокоит вас, беспокоит также и меня, так как это воздействует на вашу нервную систему, — сказал доктор. — Может быть, мы сможем обсудить вашу проблему и я смогу вам хоть немного помочь.

— Никто мне не поможет, — пробормотал Гиммлер.

Он поднял взгляд на круглое, цветущее, уверенное лицо доктора, посмотрел в его мудрые и добрые глаза и продолжил:

— Но мне хочется вам все рассказать. Вы мой единственный друг. Вы единственный человек, с которым я могу разговаривать откровенно.

И Гиммлер заговорил:

— После поражения Франции Гитлер несколько раз предлагал Англии мир. Но евреи, которые заправляют всем в этой стране, отказались от этих предложений. Война между Англией и Германией — самая страшная катастрофа, которая только может произойти в мире. Но фюрер понял, что евреи пойдут в этой войне до конца и, пока они правят на этой земле, мира не будет. То есть пока они существуют.

Рейхсфюрер машинально скреб ногтями по деревянному столу. Керстен подумал: «Гитлер видит, что военная удача от него отворачивается. Но его сумасшествие отказывается это признать. Этому безумцу нужна причина, которая объяснит и оправдает все его неудачи. Это опять евреи».

Доктор спросил:

— И что?

— Ну вот, Гитлер приказал мне ликвидировать всех евреев, которые находятся в нашей власти.

Его длинные худые и сухие руки теперь лежали неподвижно, как замороженные.

— Ликвидировать… Что вы хотите сказать? — воскликнул Керстен.

— Я хочу сказать, что эта раса должна быть уничтожена целиком и окончательно, — отчеканил Гиммлер.

— Но вы же не можете! — закричал доктор. — Подумайте об ужасах, о неисчислимых страданиях, наконец, о том, что о Германии будут говорить во всем мире!

Обычно, когда Гиммлер беседовал с доктором, он разговаривал с живостью, иногда даже со страстью, но в этот раз лицо его оставалось тусклым, а голос — безразличным.

— Трагедия величия, — сказал он, — это быть вынужденным ходить по трупам.

Гиммлер опустил голову так, что подбородок прижался к впалой груди, и удрученно замолчал. Керстен сказал:

— Вы же видите — в глубине души вы не одобряете подобную жестокость. Иначе откуда в вас эта печаль?

Гиммлер вдруг выпрямился и удивленно посмотрел на Керстена:

— Но это же совсем не поэтому, это из-за фюрера.

Он помотал головой, как будто отгоняя неприятное воспоминание.

— Да, я повел себя как последний идиот. Когда Гитлер объяснил, что он от меня хочет, я ответил, движимый эгоизмом: «Мой фюрер, я и мои войска СС готовы умереть за вас. Но я прошу вас не поручать мне эту работу».

Последующую сцену Гиммлер рассказывал, тяжело дыша.

Гитлера накрыл один из тех приступов бешенства, которые случались с ним, если кто-то пытался ему хоть чуть-чуть возражать. Он подскочил к Гиммлеру, схватил его за горло и завопил: «Все, что вы собой представляете, — это моих рук дело. Вы всем обязаны мне. И теперь вы отказываетесь мне подчиняться! Вы перешли в стан предателей!»

Эта ярость ужаснула Гиммлера, и он пришел в еще большее отчаяние.

«Мой фюрер, — умолял он, — простите меня. Я сделаю все, абсолютно все, что вы мне прикажете. И даже больше. Только никогда, никогда не говорите, что я предатель».

Но Гитлер не успокоился. Он продолжал орать, топая ногами и брызгая слюной: «Война скоро закончится. Я дал слово всему миру, что до конца войны на земле не должно остаться ни одного еврея. Надо действовать решительно. Надо действовать быстро. И я больше не уверен, что вы на это способны…»

Закончив рассказ, Гиммлер посмотрел на Керстена несчастным взглядом побитой собаки.

— Теперь вы понимаете? — спросил он.

Керстен очень хорошо все понял: рейхсфюрер был так печален не потому, что ему надо уничтожить миллионы евреев, но из-за того, что Гитлер больше не доверяет ему всецело и не считает его достойным выполнения этой задачи. И доктор с ужасом подумал о том чудовищном рвении, с которым рейхсфюрер будет выполнять поручение, чтобы вернуть утраченное доверие.

Он почувствовал, что ничего не может поделать с этим умопомешательством, с этим извращением всех гуманитарных ценностей. Однако попытался сыграть на известном тщеславии Гиммлера:

— У вас есть письменный приказ?

— Нет, только устный.

— Тогда, — сказал Керстен, — Гитлер опозорит вас и весь немецкий народ на столетия вперед.

— Мне все равно.

Весь остаток дня ценой невероятных усилий Керстен заставлял себя выбросить из головы все, кроме сиюминутных задач: его пациенты, мелкие заботы. Но настала ночь, и он не мог думать ни о чем другом. Итак, слухи, которые ходили вокруг и в которые он отказывался верить, оказались правдой. Миллионы невинных будут загнаны, затравлены, убиты — методично, хладнокровно, в промышленных масштабах. Подобная дикость не укладывалась в голове. После такого стыдно принадлежать к роду людскому.

Керстен думал о Гитлере: маньяк пришел в бешенство и требует кровавых рек.

Керстен думал о Гиммлере: полусумасшедший, подчинившийся безумному маньяку, и, чтобы его удовлетворить, пустит в ход всю свою энергию и способности.

Перед мысленным взглядом доктора разворачивались картины, заставлявшие его дрожать от ужаса и бессилия. Ему удалось остановить депортацию голландцев. Но чудо не повторяется. Даже если он начнет играть на страданиях Гиммлера и даже если Гиммлер окажется неспособен сам выполнить эту чудовищную задачу, это ни к чему не приведет. Безумный властитель доверит это дело другим безжалостным и слепым исполнителям его воли.

Единственное, что мог сделать и должен был сделать Керстен — поскольку он не мог сделать ничего, чтобы предотвратить массовые убийства, — это спасать отдельных людей каждый раз, когда у него будет такая возможность.

В этом он поклялся себе на исходе бессонной ночи.

Но облегчение не приходило. Так ли уж важно то, что он сделает, по сравнению с этой бойней, с массовым уничтожением, ведь погибнут миллионы еврейских мужчин, женщин и детей, принесенных Гиммлером в жертву своему кумиру?