Целитель

Я все еще не мог поверить, но уже не был так категоричен. Тем временем Жан Лувиш провел меня в другую комнату, где на столах и стульях повсюду были навалены папки, газетные вырезки, отчеты, фотографии.

— Вот документы, — сказал он. — По-немецки, по-шведски, по-английски, по-голландски.

Я попятился, увидев эту груду бумаг.

— Не беспокойтесь, я отложил самые короткие и самые показательные, — сказал Лувиш, указав мне на отдельную связку.

Там было письмо принца Бернарда Нидерландского, где он многословно восхвалял Керстена и где говорилось, что за свои заслуги доктор награжден высшим орденом Голландии — Большим крестом ордена династии Оранских-Нассау.

Там были фотокопии писем Гиммлера, в которых он соглашался отдать Керстену человеческие жизни, о которых тот просил.

Там было предисловие к воспоминаниям Керстена на английском языке, написанное Хью Тревором-Ропером^[7], профессором из Оксфорда, специалистом по современной истории и одним из крупнейших исследователей деятельности британских спецслужб в отношении Германии во время войны. Он писал:

На первый взгляд эта история кажется совершенно невероятной, но она прошла самые тщательные проверки. Ее изучали юристы, ученые и критически настроенные политики — истина каждый раз торжествовала над скептиками.

Когда я вернулся в гостиную, у меня кружилась голова. Все оказалось правдой — подкрепленной доказательствами, не подлежащей никакому сомнению: этот толстяк, этот добродушный доктор, похожий на фламандского бургомистра или на восточного будду, заставил Гиммлера спасти сотни тысяч человеческих жизней! Но как? Почему? Каким невероятным чудом? Недоверие уступило место безграничному любопытству.

Постепенно — деталь за деталью, воспоминание за воспоминанием — недоверие уходило. Я провел за разговорами с Керстеном много дней, расспрашивая и выслушивая.

Несмотря на неопровержимые доказательства, которые были у меня перед глазами, в некоторые из рассказанных им эпизодов я все еще поверить не мог. Это не могло быть правдой. Это было просто невозможно. Мои сомнения не удивляли и не шокировали Керстена. Видимо, он привык… Он просто с улыбкой вынимал очередное письмо, документ, свидетельство, копию. Опять приходилось согласиться, как и со всем остальным.

Глава первая. Ученик доктора Ко

1

Керстены были состоятельными буржуа и со времен Средневековья производили прекрасную фламандскую парусину, однако большое наводнение, разорившее Голландию около 1400 года, смыло с лица земли их фабрики и мастерские.

После случившейся катастрофы Керстены переехали в немецкий Гёттинген. Там они снова занялись тем же ремеслом и восстановили свое состояние. В 1544 году, когда Карл V посетил этот город, Андреас Керстен занимал должность члена муниципального совета. Император оценил его заслуги по достоинству и хотя и не даровал ему дворянство, но все же пожаловал ему герб — две скрещенные балки, увенчанные рыцарским шлемом и усыпанные французскими лилиями.

Семья благополучно прожила в Гёттингене еще сто пятьдесят лет. Но потом все уничтожил пожар, и на этот раз они разорились окончательно.

Подходил к концу XVI век. Надо было заселять Бранденбург. Суверен этих мест маркграф Иоганн Сигизмунд подарил Керстенам сто гектаров земли. Они стали фермерами и еще двести лет работали на полях. Когда XIX век подходил к концу, а Бранденбург превратился всего лишь в одну из провинций Германской империи, Фердинанд Керстен в расцвете лет погиб под копытами бешеного быка — на той самой земле, когда-то дарованной маркграфом его геттингенскому предку.

Вдова, оставшись почти без средств к существованию и с большой семьей на руках, продала ферму и поселилась в соседнем городке, где, как ей казалось, растить детей будет легче.

Ее младший сын Фредерик, будущий отец нашего героя, стал агрономом. Так как своей земли у них больше не было, он искал работу. Место управляющего нашлось в Лифляндии, которая в те времена принадлежала царской России. Ему пришлось покориться судьбе, теснившей семью все дальше и дальше на восток.

2

Огромное имение в Лифляндии, которым предстояло руководить Фредерику Керстену, называлось Луня. Его хозяином был барон фон Нолькен. Сословия, к которому он принадлежал, больше нет, но в те времена в Восточной и Центральной Европе таких семей было много. Магнаты и бароны — владельцы гигантских земельных угодий размером с целые провинции, беспечные прожигатели жизни — оставляли свое имущество в руках управляющих и уезжали за границу тратить свои огромные доходы.

Фредерик Керстен был кристально честен и обладал таким богатырским здоровьем, что, прожив на свете девяносто один год, не проболел ни дня. Всю свою силу и порядочность он полностью отдал тому, что было его единственной страстью, — работе на земле. Он мог бы еще долго управлять поместьем в отсутствие хозяина. Но ему по делам приходилось часто ездить в Юрьев, главный город провинции, известный своим старинным университетом, и там он познакомился с дочерью начальника почты Ольгой Штубинг и увлекся ею. Привязанность оказалась взаимной, они поженились. Он оставил службу у барона фон Нолькена и занялся приумножением собственности своей жены и тестя. У них было небольшое имение в окрестностях Юрьева и три дома с большими садами в самом городе.

Фредерик Керстен и Ольга Штубинг были очень счастливы.

Молодая жена была необычайно добра. Почти каждый день она приглашала к себе, лечила и кормила детей из бедных семей. Те, кто в чем-либо нуждался, привыкли в трудную минуту обращаться к ней за помощью. В округе хорошо знали, что она простым массажем лучше всяких докторов могла вылечить мелкие переломы, невралгию, ревматизм и боли в животе. Когда люди удивлялись, как это у нее получается, хотя она нигде не училась, она скромно отвечала: «Это у меня от природы, я унаследовала дар от матери».

3

Ранним утром 30 сентября 1898 года Ольга Керстен родила сына. У него был очень примечательный крестный — посол Франции в Санкт-Петербурге. Высокопоставленный дипломат увлекался сельским хозяйством, а агроном Фредерик Керстен часто приезжал в столицу по делам имения — так между ними завязались дружеские отношения. Президентом Франции в то время был Феликс Фор. В его-то честь крестный-посол и назвал крестника Феликсом.

Первые годы малыш рос в атмосфере доброты, нежности, честности и здравомыслия. Свойственные русским семьям доброта и радушие прекрасно сочетались с несомненными добродетелями и умеренностью старой Германии.

Что же касается города, где подрастал мальчик, то он был прекрасен, как на гравюрах былых времен. Дома были деревянные, неоштукатуренные, сложенные из толстых бревен. Каменные фасады были только на Николаевской улице, названной так в честь правившего царя. Там по воскресеньям катались роскошные экипажи, запряженные великолепными лошадьми, в теплое время года — ландо и открытые коляски, зимой — сани, укрытые меховой полостью. Юрьев стоит на реке Эмбах, которая впадает в озеро Пейпус. Когда река замерзала, там катались на коньках. Гимназисты и студенты, в форменных фуражках и мундирах, не жалея сил, вились вокруг румяных от мороза гимназисток, носивших, как и повсюду в России, одинаковые коричневые платья с передниками.