Страница 1 из 48

Секс и страх

Киньяр Паскаль

Паскаль Киньяр

Секс и страх

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мы несем в себе смятение нашего зачатия.

Нет такого шокирующего образа, который не напоминал бы нам жестов, нас создавших.

Человечество извечно ведет свое происхождение от сцены зачатия, сталкивающей двух млекопитающих, самца и самку, чьи мочеполовые органы, при условии анормального возбуждения, заставляющего их разбухать и становиться откровенно бесформенными, соединяются друг с другом.

Мужской член увеличивается, извергает сперму — сама жизнь внезапно вырывается наружу щедрым потоком семени, несущего в себе все свойства, определяющие человечество. Нас повергает в смятение тот факт, что мы не способны отделить животную страсть владеть, подобно животному, телом другого животного от семейной, а затем исторической генеалогии. И смятение это усугубляется тем, что селекция, которую производит смерть, не может быть отделена от генеалогической преемственности индивидуумов, которые черпают возможность стать индивидуализированными, «выделенными» лишь в результате случайной, пущенной на самотек половой репродукции. Таким образом, случайная половая репродукция, селекция, осуществляемая непредвиденной смертью, и периодическое индивидуальное сознание (которое сон возрождает и размывает, которое дар речи реорганизует и затемняет) являют собой одно Целое, рассматриваемое в одно и то же время.

Однако это «целое, рассматриваемое в одно и то же время», мы увидеть никак не можем.

Ибо мы — плод события, в котором не участвовали.

Человек — существо, которому не хватает образа.

Что ни делает человек — закрывает глаза и грезит в ночи, открывает их и внимательно разглядывает реальные предметы, ярко освещенные солнцем, блуждает взглядом в пространстве или обращает его к книге, которую держит в руках, завороженно следит за развитием действия фильма, неотрывно созерцает картину, он — взгляд желания, ищущий другой образ за всем, что видит.

Патрицианки, изображенные на фресках древних римлян словно прикованы к невидимому якорю. Они недвижны; их уклончивый взгляд застыл в напряженном ожидании в драматический миг рассказа, который нам уже не дано понять. Мне хотелось бы поразмышлять над трудным римским словом «fascinatio». Греческое слово «phallos» переводится на латынь как «fascinus». Песни, ему посвященные, зовутся фесценнинами.[1] Fascinus останавливает и завораживает взгляд до такой степени, что тот не в силах от него оторваться. Песни, на которые он вдохновляет, лежат в основе изобретения римского романа — «satura».[2]

Влечение, завороженность (fascinatio) — это восприятие мертвого аспекта речи. Вот почему этот взгляд всегда уклончив.

Я стремлюсь понять нечто необъяснимое — перенос эротики греков в имперский Рим. Эта мутация до сих пор не была осмыслена по неизвестной мне причине — я чувствую в ней страх. За пятьдесят шесть лет правления Августа, который перестроил весь римский мир на имперский лад, произошла удивительная метаморфоза: радостная, точная эротика греков превратилась в испуганную меланхолию римлян. И мутация эта произошла всего за каких-нибудь тридцать лет (с 18 г. до н. э. по 14 г. н. э.); тем не менее атмосфера страха до сих пор окружает нас и правит нашими страстями. Христианство было всего лишь следствием этой метаморфозы; оно восприняло эротику в том состоянии, в каком ее переформулировали вдохновленные принципатом Октавия Августа римские чиновники; следующие четыре века Империи усугубили ее подавленность.

Я говорю здесь о двух землетрясениях.

Эрос — это нечто архаическое, предчеловеческое, абсолютно животное; психическая природа человека воспринимает и выказывает его в двух формах — смятении и смехе. Смятение и смех — вот хлопья, медленно падающие из густой тучи пепла над проснувшимся вулканом. Не будем говорить ни о бушующем огне, ни о расплавленной породе, что вырывается из недр земли. Общества и язык до сих пор защищаются от этого грозящего им извержения. Генеалогическое развитие имеет у людей непроизвольный характер мускульного рефлекса; это сны для гомойотермных животных, подверженных циклической сонливости; это мифы для обществ; это семейные романы для индивидуумов. Люди придумывают отцов — иными словами, истории, — чтобы придать смысл случайности спаривания, которое никто из нас — никто из тех, кто рожден на свете этого спаривания и десяти темных лунных месяцев, — не может видеть.

Когда две цивилизации сходятся и противоборствуют, следует катаклизм. Один из таких катаклизмов произошел на Западе, когда греческая цивилизация коснулась края римской цивилизации и системой ее ритуалов, когда эротическое смятение превратилось в fascinatio, когда эротический испуг стал саркастической издевкой над тем, что звалось lubidrium.[3]

Случилось так, что 24 августа 79 года другой катаклизм, на сей раз чисто природный, стал причиной погребения четырех городов, которые сохранили свидетельство об этом событии. По крайней мере никто другой — ни Бог, ни Тит, ни люди — не спасли развалины Помпеи, Оплонтиса, Геркуланума и Стабий. Нужно благодарить огненную лаву, уничтожившую жителей названных городов, хотя бы за то, что она на века сохранила для человечества, под слоем пемзы и пробкового дуба, эти «завораживающие» образы.

Атрани, июнь 1993

ГЛАВА I ПАРРАСИЙ И ТИБЕРИЙ

В сентябре 14-го года Тиберий наследовал Августу.

Тиберий остался в истории как человек двух загадок и двух атрибутов. Куннилингвус и анахорез — это загадки. Никталопия и порнография — атрибуты. Император Тиберий коллекционировал рисунки и картины греческого художника Паррасия Эфесского.[4] Древние говорили, что Паррасий изобрел pornographia в Афинах около 410 г. до н. э. Pornographia буквально переводится как "изображение проститутки".[5] Паррасий любил гетеру Феодоту и писал ее обнаженной. Сократ утверждал, что живописец был сластолюбцем (abrodiaitos).

Светоний рассказывает,[6] что император Тиберий велел повесить у себя в спальне картину Паррасия, изображавшую Аталанту, что питала к Мелеагру "постыдную страсть" (Meleagro Atalanta ore morigeratur). Представьте себе Людовика XIII, который неожиданно приказал повесить в своих покоях картину Жоржа де Латура "Святой Себастьян", а все прочие холсты вынести вон. Светоний пишет далее: "Живя в уединении на Капри, Тиберий возжелал обустроить комнату со скамьями для тайных услад (arcanarum libidinum). Там собирал он юных девушек и молодых развратников, которых называл spintrias (сфинктеры),[7] для чудовищных совокуплений; он располагал участников тройной цепью, и они предавались обоюдным любострастным играм, дабы возбудить его угасающие желания (deficientis libidines). Он украшал свои покои рисунками и статуэтками — копиями самых непристойных картин и скульптур (tabellis ас sigillis lascivissimarum picturarum et figurarum), к коим добавлял еще и книги Элефантиды,[8] чтобы каждый участник оргии мог повторить позу (schemae), выбираемую там самим императором. Он называл «рыбешками» (pisciculos) детей самого нежного возраста, которых приучал играть и резвиться у него меж ног, когда он плавал; они должны были возбуждать его языком и покусывать (lingua morsuque). Он давал младенцам, еще не отлученным от груди, сосать свой половой орган, дабы они освобождали его от семени. Это ему нравилось более всего. В лесах и рощах Венеры он повелел устроить гроты и пещеры, в которых молодые люди обоих полов, в костюмах сатиров и нимф (Paniscorum et Nympharum), предавались чувственным наслаждениям.

…зовутся фесценнинами. — Фесценнинские стихи (фесценнины) — стихи и песни обсценного содержания. По свидетельству Сервия (Комментарий к «Энеиде», VII, 695), их название связано с городом Фесценний, располагавшимся в Южной Этрурии. Как сообщают Сенека Старший (Контроверсии, VII, 6) и Плиний (Естественная история, XV, 86), фесценнины изначально являлись элементом свадебного обряда, для которого непристойные песни были одним из атрибутов в различных культурах. Поскольку в широком фольклорно-мифологичес-ком контексте свадьба связывалась с культом плодородия, то фесценнины присутствовали и в традиционных сельских ритуалах (в частности, в форме ритуальной перебранки). Обязательный для таких ритуалов культ фаллоса дал повод сблизить название песни и соответствующего фольклорного жанра со словом fascinus (так, например, объяснял этимологию фесценнин римский ученый II–III вв. Юлий Павел), и именно это сближение постоянно подчеркивает П.Киньяр.

…римского романа — «satura». — «Сатура» в римской литературе название особого жанра, причем жанра типично римского, недаром Квинтилиан гордо писал, что «сатура целиком наша» (Воспитание оратора, X, 1,93). Первоначально этим словом (производным от лат. satur — «полный») назывались представления, состоявшие из отдельных, не соединенных друг с другом песен и сценок, в известной мере продолжавших традицию фесценнинских стихов. Впоследствии под влиянием различных заимствованных жанров (прежде всего новоаттической комедии и философского диалога-мениппеи) сатура все больше «литературизировалась»; основным показателем жанра являлось смешение различных стихотворных размеров, а также прозы и стиха на уровне формы, и подобная же тематическая «пестрота» содержания. В жанре сатуры писали Энний, Луцилий, Варрон, Гораций, этим же словом обозначились «сатиры» Персия и Ювенала. Традиционно называемое «романом» произведение Петрония «Сатирикон» самим своим заглавием обнаруживает принадлежность к той же жанровой традиции.

…что звалось ludibrium. — П.Киньяр объединяет первичное и производное значения латинского слова. Ludibrium (производное от ludus — «игра»), означая насмешку, употреблялось и в значении оскорбления, насилия, в том числе и сексуального.

Паррасий Эфесский — знаменитый греческий художник, жизнь которого датируется V–IV вв. до н. э. Был известен своим резким нравом и вызывющими манерами (так, он носил пурпурные одежды и золотой венок). Среди его картин наиболее замечательными считались изображения Тезея, Филоктета, сцен исцеления Телефа и мнимого безумия Одиссея, а его стиль был отмечен любовью к изображению сильных переживаний и богатством красок. По свидетельству древних, он был автором и нескольких сочинений по теории живописи.

…«изображение проститутки». — Следует заметить, что слово pornographos в античных памятниках вовсе не зафиксировано, а единственное его употребление у Афинея (Пир софистов, 13, 567b) подразумевает не художника, но «пишущего о проститутках».

Светоний рассказывает… — Светоний. Тиберий, 43–44; см. издание: Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати Цезарей. М., 1990, с. 95.

Spintrias (сфинктеры) — проституирующие мужчины.

… книги Элефантиды… — Под названием, производным или от названия древнеегипетского города Элефантины, или от имени малоизвестного божества, античные авторы упоминали либо трактаты, посвященные различным косметическим средствам, либо (как в данном случае) собрание «фигур Венеры» (см.: Марциал, XII, 43,4) — некий античный аналог «Камасутры».