Страница 98 из 179
Мариса оставалась сонной и томной. Лишь неясное сладостное томление и покалывание во всем теле напоминали ей о ночи, проведенной при свете одной лампы в объятиях мужчины по имени Камил, клявшегося ей в любви.
Снова наступила ночь, и ей снова дали выпить вина. Она раскинулась на мягких подушках и позволила собственным рабам и рабыням готовить ее к любви, подводя ресницы и брови черной тушью, красить ногти, губы и щеки и золотить кудри.
Эта ночь стала повторением прошлой. Сгорающий от любви Камил клялся, что никогда ею не пресытится. Не пройдет и года, как закончится срок его службы в янычарах и он увезет ее в Турцию как свою жену. Он сам заплатит назначенный за нее выкуп и сделает ее единственной женой.
Мариса получила собственные огромные апартаменты и отдельных слуг и более не должна была повиноваться Зулейке. Она не пыталась размышлять о своей судьбе, а просто наслаждалась телесной истомой и умиротворяющим благополучием. Появился мужчина, могущественный и богатый, желающий только ее. Проще всего было забыть свое прошлое и жить одним пленительным настоящим, где каждая ее прихоть приобретала силу закона и где ее окружало невероятное подобострастие.
Она продолжала брать уроки у имама, который выражал удовлетворение ее успехами и все чаще поговаривал о ее переходе в ислам. Одевшись юношей и покрыв свои золотистые волосы капюшоном бурнуса, она каталась верхом вместе с Камилом, легко управляясь с норовистым арабским жеребцом.
Мариса с нетерпением ждала прихода дня, потому что упивалась чувством свободы, когда, одетая молодым янычаром, разъезжала повсюду с Камилом. Иную усладу несли ночи: надушенная, накрашенная и опоенная вином, она познавала с его помощью собственное тело, открывая тайны, самою возможность которых ранее отвергла бы; противоестественный путь, к которому он прибегал для обладания ею, уже казался ей самым естественным, ибо его умение и терпкое вино заставляли ее закрывать глаза на все, кроме утоления ее вожделения. Она понимала, что происходит это потому, что, поступив в янычары, он дал обет воздержания. Потом, когда он станет ей мужем, все станет на свои места. Даже Зулейка, осуждая происходящее, не смела произнести ни единого слова ему наперекор, так как брат мгновенно покарал бы ее, отослав в Турцию, к родителям.
Камил боготворил ее. Он покрывал поцелуями каждый дюйм ее тела, начиная от кончиков пальцев ног и кончая веками. Впервые в жизни Мариса ощущала любовное поклонение. Камил был ей товарищем в дневное время и любовником под покровом ночи.
Зулейка знай себе хмурилась, а Тесса погибала от скуки, тоскуя по любому мужчине, хотя бы даже Мураду Раису, овладевшему ею на корабле без малейшей заботы о ее удовлетворении. Селма Микер по-прежнему отказывалась мириться со своей участью и все ревностнее выполняла тяжелые обязанности, которыми ее с презрением нагружал главный евнух.
Мариса тем временем открыла для себя, что все на свете имеет чувственную сторону. Она научилась наслаждаться ветром, обдувающим лицо во время верховой прогулки, теплом солнца, ароматом цветов, даже суматохой рынка, по которому разъезжала вместе с Камилом, чувствуя у бедра холод ятагана. Овладев искусством жить настоящим, она стала беззаботной, как птица. Даже мысль об обращении в ислам больше ее не пугала. Какая разница, кем быть – мусульманкой или христианкой? Те и другие поклоняются одному и тому же Богу, только называют Его разными именами. Что касается ее женской доли, то все зависит от покровительствующего ей мужчины…
Достаточно было слов, которые еженощно шептал ей на ухо Камил, лежа с ней в обнимку после неистовств любви и одаривая ее суеверными ласками. Он любил ее, не желал других женщин, отказался от молодых людей, которых не чурался прежде, и был готов жизнь за нее отдать.
Глава 33
Под звуки праздничных фанфар паша возвратился из пустыни. Камил долго пробыл у паши и вернулся довольный. Мурад Раис привез из последнего пиратского плавания новую добычу и тоже пребывал в отменном расположении духа.
– Все устроилось, – сказал Камил Марисе, по-турецки сидевшей перед ним на подушках – это была ее новая привычка. – Письма с требованием выкупа отправлены. Когда за тебя предложат выкуп, я сам его заплачу, а при необходимости даже приплачу сверху. Потом мы объявим, что ты умерла от лихорадки. Не пройдет и года, как истечет положенный срок, и мы поженимся. Клянусь Аллахом, моя стройная газель, я не возьму другой жены, кроме тебя, хотя это и разрешено Кораном. Наконец-то я смогу дать тебе детей!
Она сидела, опустив голову, словно размышляя. Он испугался, почему она не поднимает глаз, почему против обыкновения не глядит ему прямо в глаза. Неужели сердится на него за то, что он провел ночь в другом месте? Желая подольститься к ней, он сказал:
– Золото мое, жизнь моя, почему ты от меня отворачиваешься? Я тебя чем-то обидел? Или тебе нанес обиду кто-то другой? Если так, то тебе достаточно сказать мне об этом, и я…
Она оборвала его ласковую речь негромким вздохом и проговорила ровным голосом:
– Возможно, теперь ты изменишь свое мнение обо мне. Нет, прошу тебя, ничего не говори, дай мне закончить! Понимаешь… Тебе не могли не сказать, что я не девственница. Как иначе я могла оказаться на американском корабле? Теперь мое путешествие приносит результат. Я почти уверена, что у меня будет ребенок. – Наконец-то она подняла голову, и он увидел, что она побледнела от волнения; ее золотые глаза расширились еще больше. – Пойми, ты должен был услышать это первым! Есть еще кое-что, о чем никто не знает, но я должна признаться. Человек, который…
– Нет! – крикнул он в холодном гневе, в каком ей еще не приходилось его наблюдать. Он сидел напротив нее, покуривая кальян; теперь он отбросил мундштук, прыгнул на нее, опрокинув на шелковые подушки, и разорвал ее прозрачные одежды, оголив тело. Его ладонь заскользила по ее слегка округлившемуся животу, и она поморщилась; потом его рука оказалась между ее ног, и она содрогнулась от странного сочетания чувств. Она замерла, и только глаза ее горели огнем.
– Не желаю знать имя этого человека, – спокойно, но веско проговорил Камил. – Не желаю знать, что до меня тебя мог познать кто-то другой. Я говорю: это осталось в прошлом, это предано забвению. Это ровно ничего не значит. Никто, кроме моей сестры и знахарки, готовящей снадобья из трав, не должен ничего знать. Ты примешь эти снадобья. Тебе будет плохо, ты будешь истекать кровью, но за тобой станут ухаживать. А потом все кончится. Больше ни ты, ни я не будем об этом вспоминать.