Страница 130 из 179
Он прижался губами к ее губам, чтобы заглушить ее нарастающее неистовство. Сначала она бешено сопротивлялась, нанося удары, царапаясь, брыкаясь. Но он, ни на что не обращая внимания, оторвал ее от пола и швырнул на кровать.
Платье лопнуло на ней по швам, обнажив золотистую кожу. Она продолжала бороться, осыпая его тумаками и оскорблениями. Он плюхнулся поверх нее и зажал ей ладонью рот. Она искусала ему пальцы, и он зажал ей лицо подушкой, так что она едва не задохнулась. Чтобы она перестала двигаться, он заломил ей одну руку за спину. Она вскрикнула. Безумное сопротивление прекратилось, уступив место рыданиям, полным бессильной злобы и боли. Когда он овладел ею, она истошно вскрикнула, после чего обмякла и лежала под ним, не подавая признаков жизни, пока он не выпустил ее руку и не принялся целовать ей шею и ласкать. Она опять начала извиваться, продолжая всхлипывать, но уже не от ярости, а от другого чувства, с которым была не в силах совладать. В голове все перемешалось, тело уже принадлежало не ей, а ему. Успокоилась она не скоро.
Уж не является ли это частью его мести? Овладеть ею тем же способом, как это делал Камил, и тем самым доказать – но что? Почему он просто не убил ее? Между ними так ничего и не было решено, просто оба еще раз убедились, что он способен желать ее, а она – отвечать на его желание.
И все же, когда все закончилось, когда она сдалась, а он одержал победу (или наоборот?), он повернул ее, не способную к сопротивлению, на бок и прижал к себе, крепко обняв и зарывшись лицом в ее волосы.
Она в полудреме вспомнила, как он по одной бросал на нее, спящую, забытые ею у него в кабинете туфельки, после чего, как и сейчас, принудил к полной покорности. Почему ей не суждено оставаться такой, как прежде, не ведающей этого наслаждения? Что за странные, противоестественные узы удерживают их вместе, невзирая на взаимное недоверие и даже ненависть?
Словно уловив ее растерянные мысли, он обнял ее еще крепче и глухо прошептал, пряча лицо в ее волосах:
– Мариса?
Что будет, если она останется с ним? Скандал, какой Нэтчез не сможет забыть на протяжении многих лет. Почему бы не остаться? Она пережила бы скандал, зато он лишится всего… Великолепная месть – на случай, если бы она помышляла о мести.
Она неуверенно провела рукой по его спине, испещренной шрамами. В полусне он казался совсем беспомощным. Она вспомнила о ребенке, которого он взял к себе и окружил заботой, – их ребенке, хотя она только накануне узнала о его существовании. И не узнала бы вовсе, если бы не он.
Удивительнее всего было то, что, разрыдавшись по Камилу и по памяти о прошлом, она перешла к оплакиванию самой себя, Доминика и того, что могло случиться, но не случилось. В памяти всплыли слова, сказанные в незапамятные времена Дональдом: «Вы многого не понимаете… Он одержим дьяволом, потому и ведет себя так. Где уж вам его понять…»
Теперь она знала достаточно, чтобы понять его, хотя он совершенно не понимал ее.
Она попыталась высвободиться из его сонных объятий и нечаянно привела его в чувство. Он выругался, приподнял голову и, глядя ей в лицо, прищурился.
– Что теперь? Если ты ждешь от меня извинений за случившееся сейчас и раньше, то долго же тебе придется дожидаться! – Он произнес эти слова нарочито жестко, но на сей раз она не содрогнулась, а замерла, перестав высвобождаться, у него в объятиях.
– Раньше ты никогда передо мной не извинялся. Почему я должна ждать покаяния теперь? Просто я подумала, что меня заждалась Лали, а у меня нет одежды, в которой можно было бы выйти из дому. Как ты намерен со мной поступить?
Он нахмурился. Памятный ей шрам стал еще заметнее на загорелом лице.
– Черт возьми! Знаешь ли ты, что всегда сбиваешь меня с толку?
– Нет, – ответила она непримиримо, не отводя глаз. – По-моему, ты всегда превосходно отдаешь себе отчет в том, что делаешь. У меня впечатление, что тебе совершенно все равно, кто от тебя пострадает. Возможно, у тебя есть основания так не доверять людям, проявлять жестокость, даже цинизм, использовать людей для своих целей. Но, Господи, разве обязательно было превращать в свое подобие и меня?
Она лежала в его объятиях обнаженная, совершенно беспомощная. Она умоляла, чтобы он убил ее, но вместо этого он употребил ее самым унизительным образом, каким только способен употребить женщину мужчина. Рассудок подсказывал ему, что у него есть все основания ее ненавидеть, но она одной своей беззащитностью заставляла его чувствовать себя побежденным.
Доминик был утомлен и еще не до конца трезв. В ее золотистых глазах, овале лица, очертаниях упрямого рта он усматривал сходство с Кристианом. Правдивы ли ее слова, по крайней мере о ребенке? Она определенно не годилась на роль матери; возможно, она сама об этом догадывалась, потому так и торопилась улизнуть. Он намеревался дать ей понять, что она собой представляет на самом деле – слабую, распутную женщину, легко поддающуюся обстоятельствам и бросающуюся в объятия то одного, то другого мужчины, как легкомысленный мотылек, летящий на огонь свечи. Доминик не сомневался, что Педро Ортега уже успел стать ее любовником. Он нахмурился. Педро превратился в его врага. Не он ли прислал сюда Марису? Не входит ли в их намерения использовать против него то обстоятельство, что она приходится Кристиану матерью?
Мариса наблюдала за меняющимся выражением лица Доминика. Итак, он опять не доверяет ей, по-прежнему ее ненавидит! Она отвернулась и проговорила холодно и негромко:
– Если все кончено, то отпусти меня. Или тебе все равно, если люди узнают, что ты меня сюда привозил?
Он нарочито неприятно рассмеялся:
– Так вот почему ты явилась сюда с такой готовностью, да еще одна? Наверное, сюда с минуты на минуту пожалует сам дон Педро, который обязательно проникнется мстительным чувством, как только обнаружит, что я сорвал с тебя всю одежду и надругался над тобой.
– Боже, что за мысли? Почему ты передергиваешь любые мои слова? Ты знаешь, почему я сюда явилась и почему теперь хочу обратно. Я прошу, даже умоляю тебя: отпусти меня, оставь в покое!
Мариса, тяжело дыша, попыталась было откатиться от него на край кровати, но он играючи поймал ее одной рукой и заставил замереть.