Страница 15 из 23
ХРУСТАЛЬНО-СЕРЕБРИСТЫЙ
Звуки лютни в свете лунном,
Словно сказка, неживые,
В сновиденьи многострунном
Слезы флейты звуковые.
Лики сонных белых лилий
В озерной зеркальной влаге,
Призрак ангелов, их крылий,
Сон царевны в лунной саге.
ОПАЛОВО-ЗИМНИЙ
Легкий слой чуть выпавшего снегa,
Серп Луны в лазури бледно-синей,
Сеть ветвей, узорная их нега,
Кружевом на всем — воздушный иней.
Духов серебристых замок стройный,
Сонмы фей в сплетеньях менуэта,
Танец блесток, матово-спокойный,
Бал снежинок, вымышленность света.
ГОЛУБОВАТО-БЕЛЫЙ И КРАСНОВАТО-СЕРЫЙ
Голубовато-белый и красновато-серый,
В дворце людского мозга два цвета-вещества.
Без них мы не имели б ни знания, ни веры,
Лишь с ними область чувства и наша мысль жива.
Чрез них нам ярко светят душевные эфиры,
Напевность ощущений слагается в узор.
В дворце людского мозгa играют скрипки, лиры,
И чудо-панорама струит просвет во взор
Во внутренних чертогах сокровища без меры,
Цветут, пьянят, чаруют — не день, не час, века —
Голубовато-белый и красновато-серый
В дворце людского мозга два странные цветка.
БЕЛЫЙ
Нарцисс, восторг самовлюбленности,
До боли сладостные сны,
Любовь — до смерти, до бездонности,
Всевластность чистой Белизны.
Нарцисс, забвенье жизни, жалости,
Желанье, страстность — до того,
Что в белом — в белом!— вспышка алости,
Забвенье лика своего.
Нарцисс, туман самовнушения,
Любовь к любви, вопрос-ответ,
Загадка Жизни, отражение,
Венчальный саван, белый цвет.
ЧЕРНЫЙ
Как ни странно это слышать, все же истина верна:—
Свет противник, мрак помощник прорастанию зерна.
Под землею призрак жизни должен выждать нужный срок,
Чтобы колос золотистый из него родиться мог.
В черной тьме биенье жизни, зелень бледная, росток,
Лишь за этим стебель, колос, пышность зерен,
желтый сок.
Мировой цветок, который назван Солнцем меж людей,
Утомясь, уходит в горы, или в глубь ночных морей.
Но, побывши в сонном мраке, в час рассвета,
после грез,
Он горит пышнее, чем маки, ярче самых пышных роз.
Черный уголь — символ жизни, а не смерти для меня:—
Был Огонь здесь, говорю я, будет вновь напев Огня,
И не черный ли нам уголь, чтоб украсить светлый час,
Из себя произрождает ярко-праздничный алмаз.
Все цвета в одном согласны входят все они —
в цветы.
Черной тьме привет мой светлый мой светлый,
в Литургии Красоты!
ЗАРЕВО МГНОВЕНИЙ
В закатном зареве мгновений, твоих или моих,
Я вижу, как сгорает гений, как возникает стих,
В закатном зареве мгновений докучный шум затих.
Воспламененное Светило ушло за грань морей,
И в тучах краски доживают всей роскошью своей,
Чего в них больше — аметистов, рубинов, янтарей?
К чему свой взор случайно склонишь, то даст тебе ответ,
В одном увидишь пламя счастья, в другом
услышишь «Нет».
Но все, на что свой взгляд уронишь, восхвалит
поздний свет.
Прозрачность, нежность, и чрезмерность, все слито
в забытьи,
В последний раз мы их коснемся в предсмертном бытии,
И мы поймем, что эти краски —твои или мои
И мы поймем, как полнозвучно поет волна морей,
Когда дневное отшумело, и Ночь, во сне, бодрей,
И все ночное, незаметно, идет скорей, скорей.
Вот, все воздушней аметисты, рубины, янтари,
Все, что во внешнем — еле слышно, все ярко — что внутри,
Мгновенье пышного Заката — последнее — гори!
ОГОНЬ
Не устану тебя восхвалять,
О, внезапный о страшный, о вкрадчивый,
На тебе расплавляют металлы,
Близ тебя создают и куют.
ОГОНЬ
1
Огнепоклонником я прежде был когда-то,
Огнепоклонником останусь я всегда
Мое индийское мышление богато
Разнообразием рассвета и заката,
Я между смертными — падучая звезда.
Средь человеческих бесцветных привидений,
Меж этих будничных безжизненных теней,
Я вспышка яркая, блаженство исступлении,
Игрою красочной светло венчанный гений,
Я праздник радости, расцвета, и огней.
Как обольстительна в провалах тьмы комета!
Она пугает мысль и радует мечту.
На всем моем пути есть светлая примета,
Мой взор — блестящий круг, за мною — вихри света,
Из тьмы и пламени узоры я плету.
При разрешенности стихийного мечтанья,
В начальном Хаосе, еще не знавшем дня,
Не гномом роющим я был средь Мирозданья,
И не ундиною морского трепетанья,
А саламандрою творящего Огня.
Под Гималаями, чьи выси — в блесках Рая,
Я понял яркость дум, среди долинной мглы,
Горела в темноте моя душа живая,
И людям я светил, костры им зажигая,
И Агни светлому слагал свои хвалы.
С тех пор, как миг один, прошли тысячелетья,
Смешались языки, содвинулись моря
Но все еще на Свет не в силах не глядеть я,
И знаю явственно, пройдут еще столетья,
Я буду все светить, сжигая и горя.
О, да, мне нравится, что бело так и ало
Горенье вечное земных и горних стран
Молиться Пламени сознанье не устало,
И для блестящего мне служат ритуала
Уста горячие, и Солнце, и вулкан.
Как убедительна лучей растущих чара,
Когда нам Солнце вновь бросает жаркий взгляд,
Неисчерпаемость блистательного дара!
И в красном зареве победного пожара
Как убедителен, в оправе тьмы, закат!
И в страшных кратерах — молитвенные взрывы:
Качаясь в пропастях, рождаются на дне
Колосья пламени, чудовищно-красивы,
И вдруг взметаются пылающие нивы,
Устав скрывать свой блеск в могучей глубине.
Бегут колосья ввысь из творческого горна,
И шелестенья их слагаются в напев,
И стебли жгучие сплетаются узорно,
И с свистом падают пурпуровые зерна,
Для сна отдельности в той слитности созрев.
Не то же ль творчество, не то же ли горенье,