Страница 36 из 71
— Что-нибудь придумаем, — улыбнулся я. — Извини, но снова тебя оставлю, поищу место.
Свободных мест за прилавками не оказалось. Я обошел весь рынок и задумался, что же делать, обернулся на крик — менты перевернули коробку с клубникой бабульки, которая, видимо, отказалась платить. Старушка, ползая на четвереньках и причитая, собирала товар. Это не дело. Место нужно законное. А поскольку все занято, попытаюсь договориться с торговцами, чтобы потеснились.
Ясное дело, конкуренты с картошкой и черешней нас не пустят. Этим товаром торговали в основном украинцы с земли. За прилавками расположились местные и кавказцы-перекупы, тоже с черешней, причем по той же цене, что и у всех.
Значит, место ищу подальше от них. Например, там, где продают зелень и цветы — сирень с ромашками. Пробежавшись взглядом по лицам продавщиц, я выделил самую добрую на вид, очень печальную старушку со светло-сиреневатыми волосами, торгующую петрушкой, укропом и луком, приблизился к ней и сразу перешел к делу:
— Здравствуйте.
Сдвинув круглые очки на кончик носа, она печально кивнула.
— Позвольте поинтересоваться, сколько в день стоит торговое место, и к кому обратиться по этому вопросу?
— Точно не ко мне, — мягко проговорила она. — А так день — пятьсот рублей.
— Спасибо. У меня фрукты с юга, если вы немного подвинетесь, мы точно поместимся на таком большом прилавке, а я вам заплачу пятьсот рублей.
Есть! Значки долларов в глазах! И еще что-то… сожаление?
— Это место выкуплено на двоих, — вздохнула она. — Соседка продает цветы, она приходит после двенадцати.
Я положил сотенную на прилавок, накрыв ее ладонью.
— Я тут никого не знаю, а вы наверняка в курсе всего. Буду очень благодарен, если вы подскажете, кто сможет меня пустить. А еще лучше — выясните и скажете мне. — Под ладонь легла еще сотенная.
Старушка жадно сглотнула, продала покупателю пучок укропа, петрушки — каждый по тридцать рублей — и кивнула.
— Хорошо. Сейчас.
Подошла к похожей на Ягу торговке сиренью, указала на меня, та закивала, жестом подозвала меня и проскрипела:
— Что у тебя, говоришь?
Я принялся загибать пальцы.
— Черешня, абрикосы ананасные, чуть молодой картошки и немного орехов. Плачу двести пятьдесят рублей за половину места.
— Пятьсот! — сказала тетка, и я обратился к первой торговке:
— Больше трехсот не дам. К кому тут еще можно…
— Ладно, жадный мальчик, — махнула сухой лапкой Яга, — иди сюда.
Цветочница подвинула банки с сиренью, поздними тюльпанами и ромашками, освобождая часть деревянного прилавка, застеленного истертой клеенкой.
— Вот, становись. Товар-то твой где?
Я сунул две сотни старушке, которая мне помогла добыть место, и сказал:
— Сейчас, я — за бабушкой.
— Так ты еще и не один? — бросила цветочница в спину удаляющемуся мне.
Не знаю почему, но весть о том, что я с бабушкой, Ягу не обрадовала. Наверное, Ивана-царевича во мне увидела и хотела съесть, ведь иначе меня пока использовать нельзя.
— Ну что? — спросила бабушка, когда я вынырнул из толпы.
— Договорился, идем.
Не поверив своим ушам, она помотала головой.
— Как? С кем? Откуда ты все знаешь?
— Интуиция. Давай вдвоем тащить тележку, тут видишь какой разбитый асфальт.
И мы ввинтились в толпу, неохотно расступающуюся перед нами. Чтобы пролезть дальше, приходилось останавливаться и орать:
— Краска! Осторожно! Оболью!
Иногда срабатывало, иногда посылали. С горем пополам до места мы добрались. Раздвинув покупателей, рассматривающих цветы Яги, я протиснулся за прилавок, бабушка подала мне тележку, расстелила кофту прямо на деревянном помосте и уселась, тяжело дыша.
— Мою бабушку зовут Эльза Марковна. — Яга кивнула, не оборачиваясь — она заворачивала в целлофан гвоздики. — Я — Павел.
Вспомнилась пушистая лесная трава, что вьется по деревьям у нас в лесах, и цветочники украшают ею букеты, здесь такой и в помине нет. Интересно, получится ли ее довезти? Вообще здорово бы найти плантацию бесхозного самшита, который тоже добавляют в букеты, и привезти к первому сентября, можно было бы озолотиться.
А теперь наступил част икс. Пора выяснять, сколько товара выжило.
Пока бабушка приходила в себя, я развязывал веревку, скрепляющие ящики, заглянул в верхний и шумно выдохнул. На первый взгляд — треть ягод придется выбросить: на них завелась плесень, часть потемнела. Вот тебе и сорок килограммов! Хорошо если тридцать останется.
Расстроившись, я снял ящик и заглянул в следующий. Там была черешня с большого дерева, собранная до дождя, и вот она полностью сохранилась! А ее большая часть. Теперь я выдохнул с облегчением. Что там с абрикосами?
Часть плодов, конечно, помялась и потемнела, но это нестрашно, продадим чуть дешевле. Фигня, учитывая, какие тут цены! Зато картофану все нипочем, он бодр и розов.
— Отдыхай, — сказал я бабушке, — я сам пока поторгую. Только весы мне дай.
Рассчитавшись с покупателями, Яга наконец обернулась и представилась:
— Татьяна я… Вы, наверное, из Украины? — В ее голосе читалось сочувствие. — Долго ехали, устали?
— Почти двое суток, — сказал я, — но не из Украины, с Кавказа, смотрите, что у нас есть!
Я выложил абрикосы на прилавке красивой пирамидкой, волнуясь, как когда делаешь что-то в первый раз. На войне таких эмоций не испытывал! А может, все дело в бурлящем коктейле подростковых эмоций, когда практически все вызывает эмоциональный отклик?
Закончив выкладывать абрикосы, я, заметив жадный взгляд Яги, взял несколько и протянул ей.
— Угощайтесь. Хотя нет, выбирайте сами. — Я поставил ящик на пока свободный прилавок. — Вот эти, темные — самые вкусные, не смотрите на то, что некрасивые.
— Ой, спасибо! — воскликнула Яга, взяла два абрикоса и спрятала в сумку. — Это внучкам.
Пришлось чуть ли не насильно совать ей еще пару.
— А это вам!
Обтерев абрикос, торговка начала его неторопливо есть, упиваясь моментом. Наблюдая за нами, подошла блондинка-модница в малиновой блузке, джинсах, и с огромными серьгами-кольцами, куда без труда поместился бы волнистый попугайчик.
— Ой, это у вас абрикоски? — удивилась она. — Надо же! Нигде еще нет. Мальчик, они твои, да? — Я кивнул. — Сделай мне два килограмма.
Вот так. Даже цену не спросила. А если скажу — десять тысяч, что на сделает?
Преодолев неловкость, я сказал:
— За два килограмма — три тысячи.
Татьяна, которая ела абрикос, подавилась и закашлялась. Блондинка молча отсчитала деньги, я достал из сумки сшитые из пленки пакеты, взвесил, отдал фрукты девушке.
— Спасибо! — улыбнулась она, и на щеках залегли ямочки. — Удивлю гостей на день рождения!
— С наступающим! — поздравил ее я и досыпал в пакет черешни.
— Почем? — буркнула тощая тетка в шляпке, похожая на Шапокляк в молодости.
— Полторы, — ответил я, высыпал на прилавок черешню из коробки в рюкзаке. — Черешня по семьсот.
Потыкав абрикосы тощим пальцем, она покачала головой.
— Червивые небось?
В голове вертелось: «Ну шо вы, тетя, мнете тити?» Догадавшись, что она просто компостирует мне мозг и ничего покупать не собирается, я радостно кивнул:
— Конечно! С мяском, так сказать.
Фыркнув, Шапокляк удалилась, а я расположил рядом с красной черешней белую, быбрал порченые ягоды, повернулся к бабушке и, опустив руку ниже прилавка, помахал веером разноцветных купюр.
— Вот! А мы еще не начинали!
Бабушка особой радости не выказала, она так и сидела, притулившись спиной к деревянной опоре, держащей шиферную крышу. Рядом с ней села на корточки Яга, которая оказалась вовсе не Ягой, а доброй и душевной пожилой женщиной.