Страница 9 из 69
Я тоже усиленно заработал ложкой, чтобы с отцом не пересечься и не поцапаться. Но он не спешил на кухню. Мурлыкая под нос, протопал в спальню и долго оттуда не выходил. Я успел поесть и вернуться в детскую, когда он наконец вышел, румяный и довольный, в спортивном костюме и с походным рюкзаком.
На охоту, что ли, собрался? Так сегодня понедельник, а охотничьи дни среда, пятница и выходные. Хотя он обычно говорил, что — на рыбалку, а приносил зайцев или фазанов — браконьерил.
— Я на рыбалку, — крикнул он матери.
Ну да, вот пожалуйста. Хотя если бы не браконьерил, мы бы вообще мяса не видели.
Дверь в прихожую не закрывалась, и я видел, как он украдкой сунул в рюкзак… флакон туалетной воды. Это еще что за номер? Будет привлекать запахом самку кабана? Или это у него суперубойный одеколон, который отпугивает комаров?
Или все гораздо проще: папаня наш, альфа, блин, самец, окучивает второй прайд? В детстве, увлеченный выживанием, я этого не замечал и радовался каждый раз, когда он уходил, потому что его отсутствие обещало спокойный вечер. Значит, семейство будет мирно залипать перед телеком, никто ни на кого не наорет, никто никого не отлупит, ну, может, мама поворчит немного.
Чтобы прояснить догадки, я подсел к Наташке, все так же страдающей над учебником, и прошептал:
— А что, у отца кто-то есть?
Она вскинула голову, хлопнула глазами недоуменно, потом поняла, о чем я, и махнула рукой.
— Анька Лялина, ментовка, помощница его. Все про них знают.
Вот теперь я вытаращил глаза. Вспомнил Лику Лялину, грудастую модницу из девятого класса, на которую заглядывался. И сумка у нее крутая, и юбка, и обувь не изношенная. Зажмурившись, я выругался так, что Борька, сидящий за столом, вскинул голову, и уши его чуть повернулись в нашу сторону.
— Выйдем, — снова предложил я, смекнув, что Борька все-таки не в курсе того, что его папа— ходок, и шестикласснику это знать незачем.
Наташка закатила глаза.
— Ну ты как вчера родился!
Но послушалась, вышла со мной на улицу.
Нет-нет, это не та реальность, что я помнил! Или все-таки… Да, и тогда были эти ночные загулы отца, иногда он пропадал по двое суток, говоря, что на дежурстве или охоте, а я не вникал. Нет его — и слава богу.
— Лика Лялина — ее дочь? — уточнил я.
— Типа да, — вздохнула Наташка. — И мать знает, но молчит, боится, что уйдет.
Я снова выругался. Нам — сизые макароны с жуками, чужой этой девке — модные шмоточки. Нам — подзатыльники и упреки, а там — «принцессочка ты моя».
— Валил бы уже к ним, — проворчал я, пнул камень.
Он чуть не пришиб кошака, крадущегося к мусорному баку. Вспомнился ночной крик мальчика из фильма «О чем говорят мужчины». Мне хотелось так же заорать.
— Мы тогда с голода подохнем, — вздохнула Наташка.
— Не подохнем. Вот посмотришь — не подохнем, — зло бросил я. — Мы без него так заживем, что все тебе завидовать будут.
Тем более, что жить ему осталось два года.
Когда его убили, я не плакал. Смотрел на его бледное лицо в гробу, знал, что должен скорбеть, но не мог выдавить ни слезинки. Угрызался чувством вины — у меня отца убили, надо ж хотеть покарать злодеев, но в сердце была гулкая пустота, а в разуме — мысль, что я должен исполнить его последнюю волю и стать военным. Так я откупался от совести, от вины за равнодушие.
— Ха. Ты знаешь, где зарыт клад? — с горечью в голосе спросила Наташка.
Я не удержался, постучал пальцем по своей макушке.
— Здесь. Клад зарыт здесь.