Вперeд впрошлоe

Глава 21 Пойдем в подвал?

Вчера вечером бабе Вале позвонила моя классная руководительница. Я догадывался зачем: «А где Павлик? Что это он прогуливает? Или, может, заболел?»

Мать к телефону не подошла, потому ответил я. Так и оказалось: «А где Павлик?» Пришлось ей рассказывать, что-де у меня проблемы в семье, завтра все объясню.

А завтра — суббота.

Мне было чертовски обидно учиться по субботам. И, как назло, когда я выпустился, на следующий же год школу перевели на пятидневку — будто бы в прошлой жизни судьба специально надо мной издевалась. Что ж, я вернулся, чтобы прогнуть обстоятельства под себя. С шестидневкой вряд ли выйдет, а с людьми — должно.

В принципе, все получалось — думал я, топая в школу пешком. У меня была пачка клееных автобусных билетов, но хотелось окунуться в весну и тепло. Тем более скоро лето. Прекрасное длинное лето, полное приключений и новых свершений. И море. И крабы между камнями. И спелая черешня в саду. И абрикосы с румяными боками…

Прерывая поток мыслей, прокатился мимо автобус, покачивая гармошкой. Стоящий у двери гопник Каюк, которого я почти приручил, ткнулся мордой в стекло, нос его расплющило в пятак. Я сделал вид, что мне смешно.

…И люди. Те, кто раньше казался средоточием порока, теперь виделись слабыми и несчастными. Вот взять Каюка. Мать пьет и бьет, отец пьет и бьет. Наверное, до пяти лет он думал, что его зовут Заткнись. С чего ему быть нормальным?

А если бы он родился в хорошей семье, был бы, как Илья, или как Димоны.

Кажется, я только сейчас полностью вписался в новую реальность, перестал приглядываться и принюхиваться, ждать, что в любой момент мир может схлопнуться.

На душе было легко и радостно. Не давил больше груз невысказанных слов — мы с мамой более-менее поладили, и оказалось, что у этого Железного Дровосека есть сердце. Борька, как лев, получил храбрость. Наташка — ум. А я наконец вернулся домой, правда, без Тотошки.

Теперь нужно купить украденное отцом, чтобы все, и мама в том числе, поняли: без него лучше, чем с ним. Да и ему без нас будет лучше, лишь бы нам не гадил.

Недалеко от ворот, ведущих в школьный двор, сидел на корточках Каюк с папиросой в зубах и гладил котенка — такого же тощего, замызганного, с закисшими глазами.

— Хрю, — гаркнул я.

Каюк вздрогнул, глянул недобро, потом до него дошло, почему именно «хрю» — из-за пятака в автобусе, и он заржал. Чувство юмора есть, сложные ассоциативные ряды выстраивает — значит, еще не до конца мозги высушил.

— Как тебя на самом деле зовут? — поинтересовался я. — А то Каюк мне не нравится.

— Юрка я. — Он встал и протянул руку, пришлось жать, поставив галочку, что в школе нужно хорошенько ее помыть — кот наверняка с глистами и, может быть, лишайный. — Караев Юрка. Ты Пашка, я знаю.

— Слышь, так а чо Руся там? — спросил я, подражая их речи.

— Так а чо, а ниче. Сказал, чтоб отвалили от тебя.

— Без подробностей?

— Без.

Каюк сделал глубокую затяжку и закашлялся.

— Заканчивал бы ты с этим дерьмом, — сказал я. — Помрешь же в двадцать лет. Тебе оно надо? Смотри, какое небо синее!

— И чо?

— Подохнешь и не увидишь его больше, и черви тебя съедят. Хотя нет, ты напичкан химией, и они не станут. Давай, завязывай нюхать, курить и бухать.

Хлопнув его по плечу, я пошел дальше, затылком чувствуя его недоуменный взгляд.

В школьном коридоре возле расписания я снова столкнулся с Лялиной. И как это расценивать? Черный кот дорогу перешел — готовься к неприятностям, жабу прибил — к дождю, птичка обгадила — к деньгам.

Помнится, я по ней слюни пускал в девятом классе, но недолго. А сейчас смотрю — бесит, сил нет. Понимаю, что она ни при чем, точнее, при матери, и возможно, еще огребет от папани, но все равно вызывает негатив. Наверное, из-за сестры. Наташка ж и красивее, и умнее, и воля у нее есть. Направь только девочку — и пойдет по жизни, аж побежит! А отец не видит этого и все внимание — Анжелочке, а Наташку чморит.

Лялиной тоже было неприятно меня видеть, и она сразу же рванула прочь, увлекая подругу, а я поднялся на второй этаж, к кабинету географии, где шли подготовительные к русскому.

Дверь закрытого класса уже подпирали Димоны. Увидев меня, они оживились.

— Трениться пойдем? — спросил Минаев.

— Хорошо, что ты домой вернулся, — прогудел Чабанов.

— Пацаны, я бы с радостью, но дел — просто за-ва-лись. Можете меня поздравить: у родителей развод.

О, надо было видеть, как у них лица вытянулись! Семья — типа святое ж. Как можно такому радоваться? А вот так. Ведь то, что не убивает, в данном случае это семья, — делает нас калеками, а такой участи я своим близким не желаю.

— Ну давай потренимся, — заканючил обычно молчаливый Минаев.

Я потер подбородок. В принципе, нам хватит и получаса круговой. Если очень повезет, физрук отдаст ключ, и мы еще полчаса на матах покувыркаемся. Мне самому нужно развиваться физически, ведь предстоит трудное лето, а я не могу телевизор поднять, который и тридцати килограммов не весит. Нескольких недель, конечно, не хватит, чтобы стать выносливее и сильнее, но хоть уверенность появится, по крайней мере у мальчишек, а уверенность — начало победы.

К нам подошел Рамиль Меликов, осторожно остановился в стороне и навострил уши. По лестнице поднялся Илья, подкрался и шлепнул Рамиля по спине — он аж подпрыгнул.

— Давай, брателло, к нам. — Чабанов сделал загребающий жест.

Рамиль ушам своим не поверил: его, странного чужака, — не гонят, а зовут? Сколько радости было!

Мы встали в кружок, и я объявил:

— Сегодня тренируемся после уроков.

Мажоры Райко и Кабанов вытянули шеи — а что это там за заговор, да без них? Но подойти не решились, они еще не знали, что Руся отозвал вендетту, и трусили. Зато Гаечка, Сашка Гайчук, вклинилась между мной и Меликовым и сказала:

— У вас тренировка? Я физрука подслушала, говорил — толково. Меня возьмете? Надо одной чувырле рога обломать, а то достала уже.

Мы все посмотрели на девушку. Вообще девчонки взрослеют раньше, и Сашка Гайчук была выше и крупнее нас. Вообще она крупная: плечистая, ширококостная. И вроде не толстая, а сбитая, а выглядит мощно и бройлерно. В общем, немодная у нас Гаечка, и внешность у нее специфическая: монгольские скулы, маленький рот, чуть раскосые глаза.

К тому же есть у Саши странная особенность: цепенеть в любой непонятной ситуации. Так вроде боевая, а порой словно сковывает ее кататонический ступор, она начинает тупить. Или это такое проявление социофобии?

Мы с Ильей переглянулись. Гаечка смотрела дерзко, с вызовом: мол, только попробуйте мне отказать! Но почему-то казалось, что в ее черных глазах плещется паника, и если мы ее пошлем, она будет два дня реветь в подушку.

— А и приходи. Спортивки есть?

— Так пойдет? — Она развела руки в стороны: на ней были белые лосины, кофта до колен и стоптанные кеды.

— Пойдет, — кивнул Илья. — Мы не против тебя.

— Спасибо, — кивнула она и ушла к своей бессловесной соседке по парте — Анечке Нижук.

— Нафиг она нам нужна, — прошептал в ухо Минаев. — Она ж больная на голову!

— Мы ей нужны, вот в чем дело, — сказал я задумчиво, — она будет нормально себя вести.

После занятий мы всей толпой побежали в учительскую искать физрука, не обнаружили его и рванули на площадку, где опять приседали, отжимались, выпрыгивали, делали упражнения в упорах. Гаечка, красная как рак, обливалась потом, но терпела, вообразив себя солдатом Джейн. Я тоже под конец подыхал, но дотерпел и напоследок заставил всех простоять три минуты в планке.