Вперeд впрошлоe

Глава 12 С миру по нитке

Проснулся я по будильнику в шесть, растолкал Наташку. Пока она стонала и ворочалась, отгоняя сон, сунулся в холодильник, надеясь, что отец не съел остатки моей колбасы. Холодильник в этот момент включился и рыкнул на меня.

— Пошел в пень, это моя добыча, — крикнул я в его пустые недра, где угадывалась зелень, банка молока, яйца и миска с клубникой.

Если остатки колбасы тонко нарезать, их должно хватить на два завтрака. Ну, или на двоих: меня и Наташку, крысятничать я не собирался. Но похоже, кто-то схомячил деликатес.

— Я ее за зелень спрятала, — призналась сестрица. — В большой семье клювом не клац-клац.

Вообще-то в оригинале не «клювом», но сути это не меняет. Я нашел колбасу и спросил у сестры:

— Будешь?

Она помотала головой.

— Не лезет.

Вытащила из-под кресла отвратительный кофе, который подарили Каретниковы, поставила чайник на газ, и тут вырубили свет. Холодильник зарычал, трепыхнулся и утих. Воцарился полумрак.

Выпив бодяги и вроде взбодрившись, мы соорудили бутерброды с колбасой в дорогу, взяли удочки, накинули куртки — по утрам было холодно, и пар валил изо рта — и на автобусе, который отправлялся в шесть сорок, поехали на мол, хотя ранний подъем был необязателен. Ставрида — странная, она может не ловиться утром или на закате, как нормальная рыба, но переть в обед, а потом вдруг исчезнуть на пару дней.

Нас с Наташей на рассвете подняли жадность и азарт. У Наташки впервые появилось столько денег на руках, она даже свидание перенесла на вечер: жадность поборола любовь. Так глядишь и отойдет Владик на второй план.

На набережной было пустынно. Процокала когтям собака по асфальту. Прожужжал дед на мопеде, судя по удочкам — наш конкурент. Привычно фоном гудел порт. Закрывая горы, к выходу из бухты медленно двигался гигантский сухогруз, буксиры на его фоне смотрелись резиновыми утятами.

Мой родной город, как же я, оказывается, скучал!

Далеко по молу мы уходить не стали, каждый собрал свою удочку, и я позволил Наташке первой сделать заброс. Затрещала катушка, груз плюхнулся в воду. Сосчитав вслух до семи, чтобы не зацепиться за дно, она принялась сматывать леску, пожаловалась:

— Ничего, прикинь?

Я закинул груз максимально далеко, позволил ему немного опуститься. Подтянул — отпустил, подтянул — отпустил и констатировал:

— И у меня пусто. Идем искать.

Мы прошли весь мол, вернулись на свое первое место, и Наташка наконец поймала… окуня! Который клюнул, видимо, на остатки ставриды.

— Привал, — сказал я. — Завтракаем.

Я сел на картонку и свесил ноги, наблюдая, как сползаются на площадь торгаши, волокут огромные сумки, и аж сюда доносится голос зазывалы:

— Кофе черный и со сгущенкой! Чай. Пирожки горячие!

Наташка аж шею вытянула и жевать перестала, прошептала с набитым ртом:

— Ко-офе. Со сгущенкой. Настоящий.

Хотелось сказать, что настоящий — это турецкий заварной, но никак не растворимый, но я понимал, что для нее тот кофе, как для меня… Я даже не знаю, какая еда вызвала бы у меня такой трепет. Никакая. Но я помнил, как, будучи голодным студентом, заглядывал в выставленные на улицу меню ресторанов и мечтал, как когда-нибудь смогу пригласить девушку, заказать ей бутылку шампанского с морепродуктами, и мне не придется на это месяц копить. В отличие от меня, мой единственный сын, которого благоверная увезла в Турцию, когда ему еще пяти лет не было, никогда и ни в чем не знал нужды, как почти все дети, рожденные после нулевых.

Интересно, Турция тоже сгорела в огне войны? А Австралия?

— Карауль место, я сейчас, — сказал я Наташке.

— Ты куда?

— Грузики кончаются, надо прикупить, — соврал я, а сам рванул к продавщице кофе.

Купил у нее кофе со сгущенкой в бумажном стаканчике и осторожно, чтобы не расплескать, понес сестре. О, восторг в ее глазах точно стоил этих несчастных ста рублей! А когда она пить начала, вообще лицо делала, как при оргазме. Видел бы ее сейчас Владик, точно подумал бы, что что-то делает не так.

— Тебя Влад в кафе, что ли, не водит? — спросил я.

— Водил пару раз пирожные есть. И в кино, — с гордостью произнесла она. — И… в пивную. В основном туда.

«Вот говнюк», — подумал я и вспомнил про валютчиков.

Интересно, на месте ли они? Сейчас часов девять, должны прийти. Заодно и курс доллара к рублю узнаю. Мошенники вряд ли попытаются меня кинуть аж на пять долларов!

— Я на рынок сейчас сгоняю, разведаю, что там и как. Ты пока будь на посту — вдруг рыба пойдет.

— Рынок же далеко! Это час! — возмутилась Наташка.

— Так надо, — припечатал я и рванул к цели по знакомым-незнакомым улицам.

Иногда я останавливался, предаваясь воспоминаниям, потом ускорялся. Смысл ностальгировать, когда это теперь моя реальность, ее никто у меня не заберет. Петляя дворами, я поражался разрухе и аляповатости, тому, что все торговали всем, дороги изобиловали «москвичами» и «копейками», «волга-24», а в редкие иномарки тыкали пальцами, как в приземлившийся НЛО.

На подходе к рынку я обогнул стаю цыган, загонявшую двух хорошо одетых студенток, постоял подумал и решил, что эти — зубастые, отобьются.

Рынок только-только оживал. Торговцы сползались на рабочие места, все пространство вокруг обнесенной забором территории, включая обочины, было залеплено машинами — в основном «москвичами». Гул стоял, как в улье с гигантскими пчелами.

Рынок грохотал и лязгал, словно клацали гигантские челюсти. Подтверждая мою кровожадную фантазию, заорала женщина. В другом конце кто-то выматерился с кавказским акцентом. Рядом со мной остановилась тетка, похожая на фрекен Бок. От нее так тянуло жареным, что было нетрудно догадаться, что она несет в клетчатых сумках.

Изредка встречались и первые покупатели. Еще немного — и забурлит, оживет рынок, и станет не протолкнуться. Выйдут на прогулку щипачи. Наперсточники засядут недалеко от автовокзала.

Вспомнилась телепередача, как дельфины, мелкие акулы и прочие хищники поедают скумбрию. Рыба мельтешит, сбившись в кучу, и сперва стая огромна, потом становится меньше, меньше… В конце концов тех рыб, что прятались в середине стаи и на уровне инстинктов рассчитывали, что пронесет, в итоге все равно съедали, но — последними.

Так и тут: покупатель — низшее звено пищевой цепи, которого все норовят щипнуть. А щипнуть-то и нечего: народ нищ и голоден, только сотрудники порта и жируют, но поди туда устройся! А когда появится что у народа забрать, отъем монополизирует и узаконит государство.

А я — что? Я даже не полноценная скумбрия, так, малек, на которого крупные хищники долго не будут обращать внимания. Как не воспользоваться таким подарком судьбы?

Сколотить состояние в девяностых — это пройти по канату над пропастью, кишащей крокодилами. Но я примерно знаю, где кого будут прессовать и какие есть области, куда никто не суется, потому что просто их не видит. Зато вижу я.

Я остановился, вспоминая, где что на рынке расположено. По идее, валютчики должны быть у центрального входа. Я направился туда и вскоре увидел молодого франта в черных брюках и черной рубашке с огромной золотой цепью поверх нее. В руке он держал пачку рублей, в другой — табличку с надписью: «S, золото». Этого, конечно, щипачи не тронут, у него все схвачено.

На гастролера тоже не похож. Вон, подошел к нему мужик, попытался продать кольцо, передумал и ретировался, ссутулившись. Потом, оставив баулы в стороне, молодая женщина подошла за валютой. Ясно, раз торговцы к нему обращаются, значит свой, можно с ним дело иметь.

— Здравствуйте, — обратился к меняле я.