Страница 17 из 73
Вот велел он ей лететь на небо, свить гнездо в полотенце Чампаса и вывести детей. Птичка-мышь так и сделала: вывела мышат в одном конце полотенца, которым Чампас обтирался в бане, и полотенце от тяжести мышат упало на землю. Шайтан обтер им свой слепок и получил наконец подобие Божие. Тогда Шайтан принялся вкладывать в человека живую душу, но никак не умел этого сделать и уже хотел разбить свой слепок. Но тут подошел Чампас и сказал:
«Убирайся ты, проклятый Шайтан, в пропасть огненную, я и без тебя сотворю человека.»
«Нет, — говорит Шайтан, — дай я рядом постою, погляжу, как ты будешь класть живую душу в человека. Ведь я работал, и на мою долю надо из него что-нибудь дать, а то, братец Чампас, мне будет обидно, а тебе — нечестно.»
Спорили они, спорили, а потом решили разделить человека. Чампас взял себе душу, а Шайтану досталось тело.
А птичку-мышь Чампас наказал за дерзость, отнял у нее крылья и приставил ей голенький хвостик и такие же лапки как у Шайтана.
С тех пор мыши и не летают.
Чухонец замолчал. Растопченко немного выждал, потом спросил:
— А с кудесниками как же?
— А, конечно, — кивнул Сома и продолжил: — Князь Глеб Василькович спросил кудесников, какому же Богу они веруют, и где он находится.
«В бездне!» — отвечали те.
«Что же это за Бог, который сидит в бездне, — удивился князь Глеб, — это бес, а Бог на небеси, на престоле восседает. А силен ли ваш Бог?»
По просьбе князя кудесники улеглись на землю и стали вызывать своего Бога. Но ничего у них не получалось. И тогда один из них встал и сказал Глебу:
«Мой Бог не смеет прийти. На тебе есть что-то, чего он боится».
Князь Василькович сошел с коня и достал из-под одежды крест золотой, в алмазах невиданной красы, который и до сих пор государь наш княже Алексей Петрович на груди носит. Кудесники пали ниц.
«Отчего же, — спросил их князь, — ваши боги так креста боятся?»
«А оттого, — отвечали кудесники, — что крест — знамение высшего Бога, которого наши боги боятся.»
«Тогда расскажите мне, — обратился к ним князь Глеб, — как ваши боги выглядят?»
«Они черные, с крыльями и хвостами, живут в безднах, летают и под небо подслушивать ваших Богов. А ваши Боги на небесах. Кто из ваших людей помрет — тех вознесут в небо, а кто из наших — опустят в бездну.»
«Так оно и есть, — заключил князь, — пусть грешники в аду живут, ожидая вечных мук, а праведники в небесном жилище водворяются с ангелами.»
Так князь Глеб Василькович рассудил, которая вера сильнее на его земле. Он же и первые церкви на Шексне да на Белом озере возвел. Отстроил князь первую церковь на Шексне и ехал в раздумье, именем какого святого ее наречь, а тут глянь — челнок по Шексне плывет, а в челноке — стулец, а на стульце икона Василия Великого стоит, покровителя Князева, а перед иконою — просфора. Князь икону взял, да и назвал церковь в честь Василия Великого. А некто невежа просвиру ту взял да укусить хотел.
Но его от того с ног сшибло, а просфора окаменела. Когда же начали у новой церкви обедню петь да Евангелие читать — гром грянул великий. Оказалось, церковь ту князь заложил на месте мольбища людей веси, и идолы их, береза да камень, там стояли, прямо за алтарем. Гнев Божий березу ту вырвал с корнем, камень выворотил из земли, кинул все в Шексну да потопил.
— А сам Глеб Василькович-то кто таков? — видя, что Сома опять примолк, решился спросить Витя. — Из местных что ли? Сосед?
— Князь Белозерский Глеб Васильевич — прапрапращур нашим государям Алексею Петровичу да Никите Романовичу, — со значением ответил Сома, — при нем Белоозеро великой страной было, а Москвы тогда и не ведали, духу ее не было. Глеб Васильевич в наших местах сам почти святой, разве что преподобному Кириллу уступит.
— А я думал, это фамилия у него такая Василькович, — смутился Витя, и чтобы загладить промах, спросил: — А чем еще пращур знаменит?
— Как же, — с охотой оживился Сома. — Вот расскажу тебе, как однажды плыл князь Глеб Василькович из Белозерска в Великий Устюг. Было это почитай лет триста тому назад. А между Белозерском и Устюгом озеро лежит, Кубенское его кличут. Меньше нашего намного, уже. Но коварное. Чуть ветер дунет — откуда ни возьмись буря поднимается. Старики говорят, водяной царь сердится, старик с травяной бородой и в одежде из пены. Он повелитель вод и ветров, живет на дне Кубенского озера, любит подымать бури и топить корабли. Вот прослышал этот водяник, что князь Василькович в Великий Устюг собирается плыть, и решил погубить его. Отправился Глеб Васильевич с дружиной на ладьях, плыли, плыли — все тишь да гладь на озере. А как до середины добрались — как ветер понесет, как рванет паруса! Буря налетела, уж болтало, болтало князя и его дружину, ладьи все в щепки разнесло. А водяник веселится, музычку поет, гусляров науськивает, то похохочет, то покричит по-детски, и все только ветру поддувает
Вздыбилась волна силы невиданной, пошли ко дну княжеские корабли, стали тонуть дружинники князя. Взмолился князь о спасении, к святому покровителю своему Василию Великому воззвал да к матушке — Богородице. И свершилось чудо: от самого дна поднялась посреди озера скала, высокая волна вознесла князя и дружинников его, да на самый верх ее и опустила. А буря утихать, утихать стала, ветер угомонился, вода опустилась. И обнаружил себя князь со своею дружиной на прекрасном острове. Солнце просияло сквозь тучи, и узрели они лик Богородицы, пали на колени с благодарной молитвой. После того спасения повелел князь Василькович основать на острове том церковь и монастырь. Один из славнейших в наших краях, Спасо-Каменный монастырь ныне разве что Кирилловой обители уступит. И всякий, кто мимо проезжает, князя Васильковича добрым словом вспомянет, а то и свечку поставит на помин души.
Когда светлые ночные сумерки прозрачной дымкой легли на Белое озеро, Растопченко, набродившись по двору, вернулся в дом. В нижних сенях у холодной печки князь Никита Романович и Сома играли в шашки, усевшись на овчине прямо на полу.
— Ну, опять ты, Сома, пересилишь, — беззлобно пенял Никита, — вот опять прямо в дамки лезешь.
— Тут нужен ум, Никита Романович, — солидно отвечал Сома. — Ведь это ж вам не воевать, копьем да саблей махать. Думать надо. А вы все так и норовите, с наскока, на абордаж…
Никита рассмеялся. На втором этаже скрипнула дверь, на деревянной галерее, окаймляющей сени, появилась княгиня Вассиана и остановилась, глядя вниз. Ее тонкая рука со стягивающим запястье браслетом крепко сжала гривку резного конька, украшающего перила. Забыв о Соме, Никита вскинул голову, отбросил мешающие смотреть волнистые темные волосы со лба, и зеленющие глаза его под разлетом почти черных густых бровей вспыхнули золотистыми искорками, отражая мерцание восковых свечей в канделябрах и слюдяных фонарей, освещающих сени. Мгновение они смотрели друг на друга. Потом, отвернувшись, княгиня быстро прошла в соседние покои. Никита проводил ее взглядом.
— Ваш ход, Никита Романович, — невозмутимо напомнил Сома, словно и не заметив ничего. — Думать же надо.
— Да, — встрепенулся Никита и машинально передвинул шашку с одной клетки на другую.
— Вот уж пошел, так пошел! — завозмущался Сома. — Так не годится.
«Ого, — моментально учуял добычу Витя, — вот так дела. А братик-то князю рожки наставляет, или вот-вот собирается. Если на такое князю глаза открыть, это куда почище бабьих свар окажется…»
— Ты не шуми, Сома, — примиряюще успокаивал Никита своего партнера, — это не считается. Сейчас перехожу. Хотя по нынешним годам как раз в почете те, кто умеет в поддавки играть.
— Так они всегда в почете, — буркнул Сома. — Только нам такого не нужно.
— Ладно, ладно, не злись.
Витя прошел в господскую поварню, где им с Лехой отвели по лавке рядом с другими холостыми парнями, жившими на дворе князя.
Но в поварне еще вовсю шла работа: дворовые девки Груша и Стеша чистили поваренные котлы и перетирали посуду черненного устюжского серебра, чтобы убрать в поставцы.