Страница 19 из 20
Знание дона Хуана как раз занимается тем, чтобы снять запреты с восприятия, смягчить стереотипы и шаблоны до того естественного уровня, что был свойственен приматам до возникновения интеллекта. Правда, работа проводится в новых условиях, потому что интеллект должен быть СОХРАНЕН.
Итак, вместе с развитием интеллекта мы переходим от непосредственного переживания мыслительного движения к его представлению, но никакого стоящего за этим переходом механизма нет, это просто «переключение», смена картин. Сознание потому и непрерывно, хотя состоит из разнородных образований с четкими границами между ними.
Наука и философия создали искаженную установку по отношению к знанию, поскольку не видели иной перспективы и не знали иных видов восприятия. Обманчивая ясность, генерируемая органами чувств в содружестве с повзрослевшим интеллектом, подарила им иллюзорную надежду, что истина уже зашифрована в устройстве этого мира и нет никакой необходимости искать другие способы восприятия, тем более — другие миры. Хотелось, чтобы мироздание было поближе, попроще, почеловечней.
Стремление к истине (истинности) заслонило саму сущность, сам характер позиции восприятия, где истина невозможна, а потому следует искать пути работы с этой относительностью. Стремление к Абсолюту, который является теологической фикцией и в перцепции невозможен, только заставляет набожных мистиков блуждать по лабиринтам собственного бессознательного. Восточные школы выразили свою самонадеянность в стремлении слиться со всей Реальностью, поскольку в этом случае просто невозможно сохранить центр восприятия. Нет ни малейших сомнений в том, что способности субъекта в результате бесконечно расширяются, но поскольку постулируется тождество субъекта и объекта, то радость на этот счет смахивает на счастье капельки воды, упавшей в Мировой океан, которая теперь может участвовать в устрашающих торнадо и все сметающих на своем пути цунами.
Только даосы, видимо, вовремя осознали невозможность слияния и избрали путь следования Реальности, гармонии с ней, в чем полагали совершенство, бессмертие и свободу.
С каждым шагом развития философии и науки описание мира становилось все более ригидным в своих основополагающих принципах, а мыслительная парадигма — все более плотной и насыщенной стереотипными вопросами и ответами. Идея духовной эволюции, как и весь эволюционистский взгляд на мир, вполне укладывалась в старую научно-философскую парадигму и не вызывала особо острой полемики. Духовная эволюция прекрасно отвечала на ряд окончательных вопросов о цели и окончательной судьбе мира и человека. Никто не желал (и не желает) замечать, что сама парадигма страдает самозамкнутостью, что ее эвристические запасы давно исчерпаны, что на этом пути мы можем встретить лишь постоянные и без труда предугадываемые модификации одних и тех же ответов на одни и те же вопросы. Наука и философия замкнули созданный ими круг, и даже великолепные построения истинного релятивизма, квантово-волновое моделирование пространства, даже голографическая модель сознания не устраняют очевидной исчерпанности. В лучшем случае они лишь намекают на то, что где-то за пределами данным образом мыслящего разума есть царства, совершенно отличные от всего, что нам до сих пор было известно.
Разговоры о природе Реальности всегда так или иначе сводились к чему-то однородно универсальному и экстремальному по совокупности тех качеств, что ведомы человеку. Так описывался Брахман — источник и поглотитель всего, творящий циклы и циклы миров ради собственного наслаждения — ибо какая еще мотивация может быть проецирована на универсальную сущность, которая уже есть все и может становиться бесконечно? Шуньята — полярная противоположность Брахмана, заключительный шаг интеллекта в описании мира, когда все атрибуты, все потенции развернуты; когда только Ничто становится творческим ("беременная пустота"), поскольку заключает в себе не только все грядущее, прошлое и настоящее бытие, но и небытие — предпосылку Рождения и предпосылку Разрушения. Шуньята, понимаемая таким образом, становится для просветленного буддиста той странной и вездесущей гранью, за которой начинаются миры поддающихся описанию человеческих опытов, а перед ней — чистая Потенциальность; и никому не познать, обретет ли Пустота Форму, сохранит ли свою непостижимую вибрацию для следующего кванта времени. Познавшие Пустоту и есть те, кто познал Нирвану; они способны вечно делить с ней поток неоформленного ветра, поток еще не начавшейся игры, и наслаждаться отсутствием страданий, отсутствием эго — главного зрителя этого феерического спектакля Пустоты, то рождающей химеры, то сокрушающей их.
Существует такая позиция точки сборки, где все структуры эго лишаются своих гнетущих качеств, более того — лишаются своей стабильности. Сознание погруженного в нирвану буддиста мерцает в мире, где торжествует взгляд Постороннего и Безразличного Никто, следовательно, все навязанные сознанию качества мира и его самого уходят, отстраняются — клетка, в которой держали птицу, пуста и уже не является клеткой. Где стальные прутья, мешавшие осуществить свободный полет? Где все эти неразрешимые коаны? Ничего не осталось, кроме мерцающей и вечно беременной еще чем-то Пустоты.
"Состояние освобождения от страданий", о котором говорил Будда, для магического знания дона Хуана не больше чем еще одна позиция точки сборки, где перцептивный аппарат человека прекращает деятельность по структурированию эго, подчиняет всю энергию своего личного намерения на превращение эго в точку, после чего замирает и еще некоторое время наслаждается достижением цели. Я говорю "некоторое время", потому что субъект, не предпринимающий никакой деятельности в субъектно-объектном поле (ни внешней, ни внутренней), быстро теряет ощущение времени и замыкает энергообмен на точке, чье намерение — прекратить энергообмен вообще. Это смерть — физическая, духовная, психическая, всеохватывающая.
Интеллект, исполнивший свой нелегкий и ни с чем не сравнимый замысел, безусловно достоин уважения. Его заблуждения убили его, но он, по крайней мере, был честен и прошел путь до конца. Пожалуй, образцом такой редчайшей верности цели, такой последовательности в духовной работе был Джидду Кришнамурти. Его кристальной чистоты буддизм оставляет впечатление изумительной красоты. Возможно, дон Хуан назвал бы его образцом "верности человеческому духу", но, к сожалению, все это великолепие имеет цену только в мире тоналя, в мире человеческого; Реальность не содрогнулась, когда он уходил в безличное растворение энергии.
Христианские мистики, не в пример Кришнамурти, имели на что опереться — тот уходил в Безымянное, Бесформенное и Пустое. Христианские мистики верили, что уходят в Абсолют — сокровенную, благую, всемогущую сердцевину Бога-отца. Они ждали, что их встретит вечная Любовь, неувядающая Красота и великолепие Царства Божия. Если они были настойчивы в своих оккультных упражнениях, то уже имели загадочный опыт такого эйфорического присутствия. Я уже упоминал, отчего возникают подобные перцептивные феномены: точка сборки уплывает с магистральной линии "человеческой полосы" и застревает в энергетических полях высокой интенсивности, где невозможен никакой последовательный опыт, где отсутствуют объекты, но переполненность пространства энергией вызывает чувство "мистического единения" со всем сущим и наслаждение от свободы неэгоистического бытия: структуры эго прекращают функционировать из-за всесторонней сенсорной и энергетической перегрузки. Таким образом, мистик получает в награду неопределенное, но чудесное сверкание со всех сторон и несказанное наслаждение свободы, защищенности, любви чего-то безличного, пронизывающего его насквозь. Время прекращает течение свое, пространство, как рассказывают многие экстрасенсы, напоминает "белое озеро" или "белый колодец".
Упрямый мистик работал всю жизнь, чтобы узреть Абсолют, — теперь он с Абсолютом, высшим принципом его христианского описания мира. Возможно, последнее переживание такого масштаба и такой силы стоило всех предыдущих мытарств. Через некоторое (неизвестное нам) время энергия, стабилизирующая точку сборки в этой позиции, иссякнет, и его осознание распадется на полевые фрагменты, постепенно включаясь в большие потоки, творящие и разрушающие просто так, без желания исполнять Священное Писание или противоречить ему.